Проект был разослан на места и вызвал, надо сказать, любопытную реакцию начальников управлений. В Ленинграде, например, посчитали, что «в новых условиях… наши управления становятся вообще лишней административной единицей, тем более что с ликвидацией политической цензуры у нас утрачиваются управленческие функции по разрешению или запрещению материалов к печати, контролю деятельности полиграфических предприятий. Управления на местах становятся консультационными организациями, оказывающими методическую и другую помощь редакциям, средствам массовой информации, издательствам и издающим организациям». Еще интереснее ответил начальник мурманской цензуры, посчитавший, что предложенный ГУОТом проект «не отражает в должной мере перестроечных процессов, происходящих в стране, в обществе». «Встает закономерный вопрос: нужна ли государству такая система, в которой, по выражению В. Коротича (редактора самого прогрессивного журнала того времени — перестроечного «Огонька». — А. Б.) кормится огромное количество чиновников, иначе говоря — бездельников? С упразднением предварительного контроля мы не сможем что-либо охранять». Он с горечью добавляет, что «в последнее время ко всему негативу достоянием общественности стали еще и “цензорские трешки” за охрану государственных тайн в печати». Здесь он подразумевает презрительное наименование сумм, которые редакции выплачивали цензорам за просмотр материалов и выявление «нарушений гостайны». Дело в том, что ГУОТ СССР рекомендовал установить определенную таксу за просмотр одного печатного листа: в Москве и Ленинграде по 4 рубля, в провинции (там, видимо, меньше тайн?) — по 3. Мурманский цензор, тем не менее, полагал, что «хозрасчет» должен сохраниться, причем «оплата наших услуг должна быть не сдельно (за лист), а повременно (договорная сумма за месяц)». Такой вот «совместный бизнес»: мы вас охраняем, вы нам платите…[371].
К середине 1990 г. «Положение о ГУОТе и его органах» было утверждено. В «Памятке цензору» по-прежнему фигурировали такие «объекты деятельности», как «рукописи, предназначенные к депонированию, экспозиции выставок, аудиовизуальные материалы, предназначенные к вывозу за границу». Согласно новому «Положению о Ленинградском Управлении ГУОТ», оно призвано в новых условиях «осуществлять на договорной основе рассмотрение и консультирование материалов, распространяемых через печать и другие средства массовой информации в целях выявления в них сведений, запрещенных к опубликованию». Кроме того, «оно осуществляет выборочную проверку материалов печати региона после выхода их в свет, сообщает руководителям организаций об установлении фактов нарушений в области охраны государственных тайн в целях закрытия источников распространения таких сведений»[372].
Наконец, 9 июля 1990 г. вышел приказ начальника ГУОТа СССР № 100 «О ликвидации спецхрана»: все книги велено перевести в «открытые», «общие» фонды. Одновременно освобождались плененные книги на иностранных языках. Всем руководителям министерств, ведомств и библиотек разослано такое предписание: «Настоящим уведомляем, что Инструкция о порядке хранения и использования иностранной литературы 1981 г. издания считается утратившей силу. Имеющиеся экземпляры Инструкции следует уничтожить на месте в установленном порядке. Впредь режим хранения и использования иностранных изданий, ограниченных для общего пользования (отмеченных знаком “Шестигранник”), определяется самостоятельно руководителями ведомств, организаций, библиотек»[373].
Однако 1 августа появился приказ № 107, касавшийся так называемых «трофейных» книг, вывезенных в СССР после войны, и чуть ли не пол века сокрытых от «посторонних глаз». В нем говорилось: «Перевести в общие фонды библиотек и организаций все издания трофейных фондов, за исключением: 1. Произведений Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Геринга, Риббентропа. 2. Сугубо антисемитские издания: