Хлестаков. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница стóит…
Претендент сам ловит себя на ложных притязаниях и орудиях, но тут же поправляется (—/+) — при помощи нового ложного орудия (выдуманной лестницы, еще одного атрибута богатства). При этом Оппоненты (городничий с семьей и чиновники) вроде бы ничего не подозревают (—/—).
Ситуация отчасти похожа на то, как спохватывается Претендент (родитель) в чеховском рассказе, хотя Оппонент (жених) уже признал и пока что продолжает признавать себя побежденным.
Подчеркнем принципиальную информационность этих сюжетов — их опору на знаковую природу происходящего. Помолвка/брак — социальная условность, икона — один из ее символов в православной культуре, фуражка — атрибут милицейской формы, расписка — юридический документ, бельэтаж — признак благосостояния, не говоря уже о символичности денег и провербиальной значимости миллиона… Достаточно выйти за пределы той семиотической системы, где приняты эти условности, и сюжет ставится под вопрос, требуя пояснений.
Действительно, чтó если русского учителя чистописания заменить французом, — подействует ли на него даже и подлинная икона? Или представить себе рядового советского (или французского) Читателя, — поймет ли он сюжет без комментариев? Недаром в изданиях Гоголя бельэтаж часто сопровождается соответствующим примечанием. Аналогичные пояснения нужны или вскоре станут нужны и Читателям Ильфа и Петрова[378]. Как мы увидим, проблема информированности может коснуться и Автора, за которым мы пока молчаливо признаем полную когнитивную адекватность.
Претендент (рабочий с опухолью на глазу) идет к Оппонентке (привлекательной «докторше») с большими притязаниями (не только на излечение, но и на любовный успех) — но с негодными орудиями (при чистой рубашке — в грязных носках: «Носочки-то у меня неинтересные, если не сказать хуже»). Оппонентка узнает это, и Претендент признается в своей неинформированности («Прямо <…> не знал, что с ногами ложиться. Болезнь глазная, верхняя — не предполагал»). Под удар ставится даже жизнь Претендента («Докторша, утомленная высшим образованием <…р>ежет и хохочет <…> Аж рука дрожит. А могла бы зарезать со своей дрожащей ручкой!»). Но операция удается, смерть не наступает, любовные же притязания терпят провал. Порядок узнавания у всех (Претендента, Оппонентки, Читателя) одинаковый (—/+).
Неинформированность Претендента — типичная для зощенковских персонажей «некультурность», их неосведомленность об условностях (в противовес образованности Оппонентки).
Претендент пытается осуществить свои притязания на богатство и торжество над Судьбой (гигантский карточный выигрыш) с помощью магического знания (формулы «тройка, семерка, туз»), которое он сознательно добывает ценой ущерба, причиняемого Оппонентам (унижения Лизаветы, гибели графини и двух выигрышей у Чекалинского). Сначала Претендент имеет успех, но затем терпит провал:
Чекалинский стал метать <…> Направо легла дама, налево туз.
— Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту.
— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский.
Германн вздрогнул: <…> вместо туза у него стояла пиковая дама. Он <…> не понима<л>, как мог он обдернуться.
В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась <…>.
378
Вспоминается дочка моих знакомых иммигрантов, которая в далеком, но уже американском отрочестве удивила родителей тем, что в фильме Мела Брукса «The Twelve Chairs» (1970) горько переживала за Воробьянинова: «Это же его стулья!». Она выросла и стала успешным юристом.