— Старуха! — закричал он в ужасе.
Непреложность магического знания не опровергается, но пожать его плоды Претенденту не удается. То ли просто нервы подводят, то ли сказывается магическая же «недоброжелательность» Оппонентки (покойной графини), но Претендент «обдергивается» (подобно родителям невесты, великому комбинатору и зощенковскому пациенту). Пушкин создал идеальный мем для вроде бы мелкой, но роковой ошибки в выборе орудия.
Претендент (коллежский асессор Ковалев, предпочитающий именоваться майором[379]) пытается осуществить критическое для него притязание (вернуть утраченный нос). Он требует от Оппонента (носа, опознанного им в случайно встреченном статском советнике), занять свое подчиненное место (на его лице), но терпит поражение: Оппонент обладает неприступным служебным статусом, чтó Претендент сразу осознает и, преодолевая страх, игнорирует, но безрезультатно.
<Н>ос был в мундире, шитом золотом <…> По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника <…>
«Как подойти к нему? — думал Ковалев. — По всему <…> видно, что он статский советник» <…>
— Милостивый государь… <…> Мне <…> кажется… вы должны знать свое место <…>
— Объяснитесь…
«Как мне ему объяснить?» — подумал Ковалев и, собравшись с духом, начал:
— <Я> майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично <…> Ведь вы мой собственный нос!
Нос посмотрел на майора, и брови его несколько нахмурились.
— Вы ошибаетесь <…> Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить по другому ведомству <…>
Ковалев <…> оборотился с тем, чтобы напрямик сказать господину в мундире, что он только прикинулся статским советником <…> Но носа уже не было…
Картина хотя и фантастическая, но структурно подобная предыдущим, — с одним интересным отличием. Осознавая неадекватность своего орудия (чина, более низкого, чем у Оппонента: коллежский асессор — это VIII класс, статский советник — V), решается настаивать на своих притязаниях, но убеждается в тщетности покушения на условности.
Уже знакомая нам роль униформ, символов власти и соответствующих страхов очевидна. Налицо и родственная перформативности ситуация в области языковой прагматики: старший по званию (Оппонент) отказывает младшему (Претенденту) в самой возможности вступать с ним в речевой контакт.
Уваров (Федор Петрович) иногда удачно поражал французов на поле сражения, но еще удачнее и убийственнее поражал французский язык в разговоре. Охота была смертная, а участь горькая. Известен ответ его Наполеону, когда тот спросил его, кто командовал русской конницей в блестящей атаке в каком-то сражении: — je, sire.
Пуанта опирается на типовую ошибку плохо знающих французский: в такой конструкции «я» выражается другой местоименной формой — не je, а moi. То есть в качестве наглядной детали, воплощающей неадекватность орудий Претендента, использован «готовый предмет»: выбор между двумя минимальными (односложными!) синонимичными языковыми единицами. Является ли эта деталь перформативной? В каком-то смысле — да, поскольку самим произнесением je вместо moi Претендент подрывает доверие к своим словам.
Ложными здесь оказываются именно информационные орудия — воинская доблесть Претендента под сомнение не ставится, а напротив, создает эффектный контраст к неадекватности его языковых познаний. Тем комичнее провал честолюбиво эгоцентричного заявления — притязания на престижный тандем «я» с императором.
Провал был, конечно, тотчас же замечен Оппонентами, но Претенденту его собственное невежество могло остаться неизвестным (схематически: —/—). Что же касается Читателей, то записная книжка П. А. Вяземского (1792–1878) печаталась посмертно, когда французским владели уже не все образованные люди, и лаконичность анекдота подвергала их испытанию — того типа, который мы выше конструировали искусственно (применительно к иконе и фуражке Бендера). А более позднему широкому Читателю соответствующая справка стала необходима[381].