дает допрашивающему право входить в такие подробности, как если бы он был вашим хирургом;
— Где же <whereabouts>[423], дорогой мой <…> получили вы этот прискорбный удар? — Задавая свой вопрос, миссис Водмен бросила беглый взгляд на пояс у красных плисовых штанов дяди Тоби.
А главное, игриво подсвечивая разговоры о природе прискорбного ранения, через весь текст проходит лишь слегка завуалированный образ «фаллической пенетрации»:
так искусно направлено в сердце дяди Тоби, что каждый из этих вопросов проникал туда в десять раз глубже, нежели самая острая боль;
миссис Водмен бросила беглый взгляд на пояс у красных плисовых штанов дяди Тоби, естественно ожидая, что последний самым лаконическим образом ответит ей, ткнув указательным пальцем в это самое место;
мог во всякое время воткнуть булавку в то самое место, где он стоял, когда его поразило камнем;
с <…> девической стыдливостью поставил палец вдовы на роковое место[424].
18. А что делает Булгаков? В согласии с названием главы и заглавной темой романа, он (кстати, не только романист, но и драматург) строит эпизод как комическую сценку, где голос объективного повествователя уступает главное место речам и игре действующих лиц, в первую очередь героини, актрисы Пряхиной. На нее возлагается жизнетворческая роль поставщицы высокого дискурса, а на ее собеседницу-секретаршу — подача отрезвляющих реплик.
Центральным нервом лицедейского перформанса героини сделано ее настояние (усиленное систематическими повторами слов) на своем неувядающем творческом цветении, свидетельством которого является ее известный портрет.
В предбанник оживленной походкой вошла дама, и <…> я узнал в ней Людмилу Сильвестровну Пряхину из портретной галереи. Все на даме было, как на портрете: и косынка, и тот же платочек в руке;
Вбежав, дама засмеялась переливистым смехом и воскликнула:
— Нет, нет! <…> Неужели вы не видите?
— А что такое? — спросила Торопецкая.
— Да ведь солнышко, солнышко! — восклицала Людмила Сильвестровна, играя платочком и даже немного подтанцовывая. — Бабье лето! Бабье лето!
Последние слова актрисы не просто акцентируют ее наигранную веселость, но и эмблематически воплощают тему «второй, внеочередной молодости» (бабье лето — это возвращение летней погоды уже среди осени); дальнейшее «чудесное омоложение путем обращения времени вспять» произойдет при упоминании о мае.
Деловой вопрос Торопецкой (А что такое?) впервые перебивает эту игру, и за ним вскоре последует целая серия столь же кратких, тихих и все более неприятных для актрисы вопросов и замечаний:
— Тут анкету нужно будет заполнить;
— Не нужно кричать, Людмила Сильвестровна, — тихо заметила Торопецкая;
— Когда вы родились?
— Год нужен, — тихо сказала Торопецкая.
Эти реплики, неуклонно ведущие к установлению возраста актрисы, сбивают ее игру, и в ней появляются противоположные обертоны — жалобы на удушение ее творческой натуры чуждыми ей оскорбительно прозаическими административными реалиями. Постепенно проступает также мотив «(не)сокрытия». Все эти подтемы контрапунктно сплетаются, давая, в частности кульминационное «в мае, в мае!».
Веселье Людмилы Сильвестровны прекратилось сразу, и <…> на портрете я теперь бы ее <…> не узнал;
— Какую еще анкету? Ах, боже мой! <…> Только что я радовалась солнышку <…> вырастила зерно, чуть запели струны <…> и вот;
— И ничего я не вижу. Мерзко напечатано <…> Ах, пишите вы сами <…> я ничего не понимаю в этих делах;
— Ну, Пряхина <…> ну, Людмила Сильвестровна, и все это знают, и ничего я не скрываю;
— Когда вы родились;
— Ну, хорошо, хорошо. Я родилась в мае, в мае! Что еще нужно от меня?
— Год нужен <…>
— Ох, как бы я хотела <…> чтобы Иван Васильевич видел, как артистку истязают перед репетицией!..
Так, перефразируя известную формулировку Чуковского, частушка предстает исполненной на органе, вернее на двух, причем разной конструкции.
423
Заметим, что местоименное наречие
424
Игра с двусмысленным тыканием «в это место» продолжится в гл. XXVIII, где она будет продублирована на уровне второстепенных персонажей: капрала Трима и миссис Бригитты (Стерн 1968. C. 533).