Выбрать главу

Успенский П., Файнберг В. 2020. К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама. М.: Новое литературное обозрение.

Чуковский К. И. 2011. Смутные воспоминания об Иннокентии Анненском // Иннокентий Анненский глазами современников / Сост. Л. Г. Кихней и др. СПб.: Росток. С. 311–314.

Cavanagh C. 2009. The Death of the Book à La Russe: The Acmeists under Stalin // Cavanagh Clare. Lyric Poetry and Modern Politics: Russia, Poland, and the West. New Haven: Yale University Press. P. 109–119.

Chénier A. 1889. Ïambes // Chénier André. Œuvres poétiques / Texte établi par Louis Moland. Garnier. P. 287–304 (https://fr.wikisource.org/wiki/Œuvres_poétiques_de_Chénier/Moland,_1889/Ïambes).

Dutli R. 1985. Ossip Mandelstam: «Als riefe man mich bei meinem Namen»: Dialog mit Frankreich: Ein Essay über Dichtung und Kultur. Zürich: Ammann.

Loseff L 1984. On the Beneficence of Censorship. Aesopian Language in Modern Russian Literature. München: Verlag Otto Sanger.

Napolitano P. 2017. Osip Mandel’štam: i Quaderni di Mosca. Firenze: Firenze University Press.

4. Скрещенья рук, ног, тропов и других поэтических приемов в «Зимней ночи» Пастернака[86]

1. Текст и задачи описания[87]
I Мело, мело по всей земле     Во все пределы.     Свеча горела на столе,     Свеча горела.
II Как летом роем мошкара     Летит на пламя,     Слетались хлопья со двора     К оконной раме.
III Метель лепила на стекле     Кружки и стрелы.     Свеча горела на столе,     Свеча горела.
IV На озаренный потолок     Ложились тени,     Скрещенья рук, скрещенья ног,     Судьбы скрещенья.
V И падали два башмачка     Со стуком на пол.     И воск слезами с ночника     На платье капал.
VI И все терялось в снежной мгле     Седой и белой.     Свеча горела на столе,     Свеча горела.
VII На свечку дуло из угла,     И жар соблазна     Вздымал, как ангел, два крыла     Крестообразно.
VIII Мело весь месяц в феврале,     И то и дело     Свеча горела на столе,     Свеча горела.

«Зимняя ночь» (далее ЗН), пятнадцатое по порядку из двадцати пяти «Стихотворений Юрия Живаго», было написано в 1946 году — почти три четверти века назад. Оно относится к числу поздних шедевров Пастернака и пользуется бесспорным читательским успехом — как в составе романа о его вымышленном авторе, так и в качестве самостоятельного поэтического текста. Литература о нем обширна, однако основательный целостный анализ стихотворения, насколько мне известно, отсутствует[88].

Чем это объясняется, можно только догадываться; не исключено, что неслыханной простотой стихотворения, как бы не требующей изощренного анализа. Действительно, многие эффекты ЗН бросаются в глаза и констатируются исследователями: контраст между свечой и метелью, смелое (по меркам эпохи) и в то же время деликатно окольное изображение секса[89], рефренные повторы строк, настойчивое употребление предлога на… Но ряд других, не менее важных, остаются незамеченными или замечаются порознь, не сводясь в единую структуру, которая охватывала бы текст на всех уровнях, начиная с адекватной формулировки темы и кончая поэзией грамматики, и во всех релевантных контекстах: общепоэтической выразительности, авторских инвариантов, сюжета «Доктора Живаго» (далее ДЖ) в целом. Я попытаюсь сделать несколько напрашивающихся шагов в этом направлении.

2. Глубинные уровни

Тема. При формулировке темы (а затем и глубинного решения) главный вызов состоит в необходимости сочетать краткость обобщений с учетом смысловых и структурных нюансов — задать неповторимую физиономию данного текста в виде сжатого программного утверждения, своего рода поэтического ДНК.

Для нашего стихотворения это означает отдать должное не только очевидным мотивам любви/судьбы, но и той особой ауре хрупкости, затерянности и все же стойкости человеческого начала (и всего «малого») — невозможности, но и чудесной успешности его противостояния окружающему («большому» — чуть ли не всему мирозданию), а также характерной (для творчества Пастернака вообще и ДЖ в особенности) лирической субъективности и одновременно эпической надличности взгляда на вещи. Надо отразить общепастернаковское ощущение загадочной иррациональности некого всемирного ветра, раздувающего гибкую оболочку бытия[90], — в его парадоксальном сочетании с поздней установкой поэта на ясность и простоту. И, не в последнюю очередь, учесть христологическую мифопоэтику романа, явно существенную для ЗН.

вернуться

86

Впервые — Новый мир. 2020. № 2. С. 180–194.

вернуться

87

Приведу окончательный текст стихотворения, восходящий к прижизненному, но почти целиком уничтоженному изданию «Избранное» (М.: Сов. писатель, 1948. С. 154–155); известны некоторые черновые варианты (которые будут рассматриваться в последующих примечаниях), о них см. Пастернак 2003–2005. Т. 1. С. 533–534, 746–747. Широкому читателю ЗН стала впервые доступна в результате публикации в «Дне поэзии» (1956).

вернуться

88

В список литературы я внес по возможности все известные мне работы, хотя не на каждую сослался. Наиболее ценными мне представляются статьи Поливанов 2010, 2017 и Шраговиц 2016.

вернуться

89

Особенно — в свете Постановления ЦК о литературе 1946 года. Именно «Зимняя ночь» вызвала ярость А. Фадеева, потребовавшего уничтожения тиража всей книги [т. е. «Избранного», 1948. — А. Ж.]. Фадеев писал 6 апреля 1948 года в ЦК ВКП(б) А. А. Жданову и М. А. Суслову <…> «[С]борник <…> кончается пошлым стихом ахматовского толка „Свеча горела“. Стихотворение это, помеченное 1946 годом и завершающее сборник, звучит в современной литературной обстановке как издевка. По этим причинам секретариат решил сборник не выпускать» (Поливанов 2006. С. 233–234).

вернуться

90

См. формулировку Пастернаком своего мироощущения в письме к Стивену Спендеру от 22 августа 1959 года (Пастернак 2003–2005. Т. 10. С. 523–524).