Строфа IV вносит в портрет героя еще один неаппетитный штрих, на первый взгляд сугубо физический, но по сути языковой. Храп — это бессмысленные грубые звуки, исходящие из уст героя, и как таковые они противопоставляются его же изящной письменной речи. Контраст между двумя его ипостасями достигает здесь максимума: его личность метафорически, и тем более наглядно, расщепляется на грубого мужика и нежного гномика, который противостоит (по волшебной линии) сатане. Впрямую прописывается и тема недосказанности — словом тайный[160].
2.3. Этим языковые эффекты экспозиции не ограничиваются. Портрет героя, физический и творческий, дается в ней с точки зрения и в языковом исполнении лирического «я», — разрабатывается бахтинско-волошиновский диалог двух голосов.
На физическую ипостась героя «я» смотрит свысока, что проявляется в выборе соответствующей лексики — разговорной, уничижительной, даже бранной (там и сям, шпарил, залузганной, суки).
Напротив, творческая ипостась героя описывается одобрительно, даже ласкательно (нежных, нежно, перышком). Интересна метафорическая характеристика его литературного стиля как дымчатого: в прямом значении это прилагательное употребляется применительно к полудрагоценным камням (дымчатый топаз). А семантически «дымчатость» сродни и негативным мотивам размытости, приблизительности, каковые, однако, трактуются возвышенно-позитивно. Заодно эпитет дымчатый подмигивает знатокам прозы Юрия Казакова[161].
Особая сфера языкового противостояния — передача перволичным «я» речей третьеличного героя:
— в I строфе их нет (но есть почтительное упоминание о его творческой ипостаси);
— во II сообщается о пристрастии героя к мату, каковой, однако, не приводится — хотя бы эвфемистично;
— в III слово герою, наконец, предоставляется, но содержание его высказываний банально, а форма примитивна, да и передаются они не прямой речью, а косвенной — двумя придаточными, сохраняющими, впрочем, бранную стилистику прямой (суки, бабы) и, вопреки грамматике зависимого предложения, ее восклицательность (чем делается шаг от сугубо косвенного пересказа к проявлениям прямой речи)[162];
— в IV строфе возвращается идеализированный образ героя как писателя, и его речь, точнее его художественная проза, почтительно резюмируется, но и безоговорочно отчуждается от его храпящей физической ипостаси (а впрямую приводятся слова «я», см. ниже п. 2.4).
Речам героя четко противопоставлен и сам голос лирического «я», высокомерный взгляд которого на героя материализуется в виде нарочито изысканной, книжной, синтаксически сложной речи. Во всех четырех строфах применяются обособленные обороты:
— два деепричастных в I (размазав, попадая);
— причастный с кратким причастием во II (не обучен);
— обстоятельственный с выделенным прилагательным в ср. ст. ([будучи] мрачнее сатаны) в III[163];
— и целое придаточное предложение в IV (А когда храпел…), в состав которого входит еще один обстоятельственный оборот (с кратким прилагательным: ужасно громок)[164], — здесь синтаксис достигает предельной сложности: за придаточным следует главное (думал я), которому подчинено еще одно придаточное (за него… пишет), включающее деепричастный оборот (перышком скрипя), так что экспозиция не только открывается, но и замыкается деепричастным оборотом.
Изощренность этих конструкций иронически контрастирует с низменными чертами описываемой физической ипостаси героя[165].
В том же духе, но несколько иначе работает отчужденно интеллигентное описание матерной речи героя во II строфе. Обсценная лексика в текст, естественно, не попадает, а снисходительно описывается на научном, лексикографическом метаязыке как нецензурная. Иронической игре способствует интертекстуальный троп — лукавое переосмысление хрестоматийной похвалы русскому языку: имеется в виду не весь язык, как у Тургенева, а, синекдохически, лишь его запретный репертуар, на что указывает сочетаемость глагола уснащал, обычно вводящего упоминания об особых словечках, цитатах и иных необычных единицах языка.
160
Образ внутреннего гномика появляется и в рассуждениях Евтушенко о собственном творчестве, например: «Поэт должен обязательно любить свои стихи, хотя бы в момент их написания <…> Но внутри у поэта должен сидеть ироничный мудрый гномик — нечто вроде портативного внутреннего пародиста — и передразнивать все выплескиваемое на бумагу с ядовитой, но плодотворной насмешливостью. Такой гномик во мне сидит, но, может быть, он слишком гномик (из интервью с Евтушенко; Сидоров. С. 9; ср. диалог поэта с гномиком в эпизоде сочинения своего „самого лучшего плохого стихотворения“ <„Этот день августовский…“> на баррикаде у Белого дома 19 августа 1991 г.»; Евтушенко 1999. С. 426–432).
161
Беглый просмотр его текстов, написанных к тому времени, обнаруживает пристрастие к прилагательному
«Солнце наконец взошло <…> туман <…> поредел и стал неохотно открывать стога сена, темные на дымчатом фоне близкого теперь леса» («Тихое утро», 1954; Казаков 2009. С. 313).
«Сердится Никишка, дергает, тянет изо всех сил за повод <…> Не идет конь, глядит на Никишку фиолетово-дымчатыми дрожащими глазами» («Никишкины тайны», 1957; Казаков 2009. С. 371).
«Он родился, как и все щенки, слепым, был <…> положен поближе к теплому животу <…> И пока он лежал <…> у него все прибавлялись братья и сестры <…> такие же, как и он, дымчатые щенки с голыми животами и короткими дрожащими хвостиками» («Арктур гончий пес», 1957; Казаков 2008. С. 124).
«Мы сидели вечерами на веранде <…> смотрели молча <…> на горы, которые постепенно теряли свои краски, становились сперва палевыми, дымчатыми, потом густо-лиловыми, потом черными» («Проклятый Север», 1964; Казаков 2008. С. 318).
Сопоставимый объем ранних текстов Василия Аксенова не дает ни одного вхождения слова
162
Подсказано В. И. Подлесской; о подобных явлениях см. Подлесская 2018. В поэтике такое не вполне грамматичное вставление в косвенную речь независимых речевых актов из прямой речи известно под названием анаколуфа (классический пример — повелительное
163
Синтаксически III строфа — не простое, а, в отличие от двух предыдущих, сложноподчиненное предложение с двумя схожими придаточными (
164
Формат одобрительной строки I, 3 — иной: это не обособленный зависимый предикативный оборот, а группа существительного. Но на глубинном уровне сохраняется общая схема:
165
Так, отчетливо негативное