Так чем же так страшен футбол для исламского режима? В фильме режиссера Аббаса Кьяростами «Жизнь продолжается» есть такая комическая сценка: мужчины накануне сильного землетрясения пытаются отрегулировать телевизионную антенну, чтобы посмотреть матч между сборными Австрии и Шотландии. Следует отметить, что эти две страны не принадлежат к числу грандов мирового футбола. Но это не имеет значения. Международный футбол служит для иранцев средством связи с прогрессивным капиталистическим неисламским Западом. Смотря матчи чемпионата мира, они не могут не видеть рекламы PlayStation, Doritos и Nike - атрибуты образа жизни, который им недоступен. Консерваторы прекрасно осознают это и стараются не допустить, чтобы западная реклама попадалась на глаза их соотечественникам. Редакторы старательно вымарывают рекламные надписи на футболках, на фотографиях в газетах и журналах.
Но они не могут вымарать самих игроков. Любая фотография Дэвида Бэкхема с его разнообразными прическами - от могаука до конского хвоста - несет в себе идею свободы.
Иранские футболисты усвоили это в полной мере. Практически все игроки национальной сборной не носят бороды и тщательно расчесывают волосы. Это кумиры публики, и многие из них уехали играть в Германию, Англию, Сингапур и другие оплоты глобальной экономики. Они являют собой полную противоположность идеалу благочестивого иранского мужчины, воспеваемому клерикалами в священном городе Кум.
Во время президентских выборов 1997 года прогрессивные силы страны возлагали большие надежды на кандидата Мохаммада Хатами, либерального религиозного деятеля. В своих сочинениях он отстаивал совместимость ислама и либерализма. Сторонники Хатами мечтали вслух о том, что его избрание станет началом новой эры демократии, гражданского общества, свободы слова, женских прав. Тем не менее они не питали особых иллюзий. Их кандидат явно уступал в предвыборной гонке своему основному оппоненту. Али Акбар Натек-Нури, тоже религиозный деятель, баллотировался на пост президента с благословения главного муллы страны аятоллы Хаменеи и представлял консервативные круги иранского истеблишмента. В Иране клерикалы могут почти беспрепятственно добиваться своих целей с помощью военизированных формирований.
Предвыборная программа Хатами была гораздо либеральнее программы его соперника. Однако иранскую политическую сцену едва ли можно назвать местом, где свободно обмениваются идеями. Здесь нельзя прямо высказывать определенные мысли. Их нужно камуфлировать подтекстом и украшать символами.
Среди традиционных иранских спортивных игр самая древняя и почитаемая -«зурханех» («дом силы»). Точнее, это не спортивная игра, а гимнастический зал, где выполняются упражнения, демонстрирующие грубую физическую силу: поднимаются тяжести и устраиваются единоборства. Ритуал «зурханех» разработан очень тщательно. Прежде всего возносится хвала семье пророка. Консерваторы придают «зурханех» важное значение в силу его мусульманских корней. Они уделяют ему большое внимание в своих газетах, почти полностью игнорируя футбол.
Во время предвыборной кампании Натек-Нури много общался с известными борцами и всячески демонстрировал любовь к спорту. Он невольно создавал идеальный фон для Хатами. Тому не пришлось много говорить о демократии или Западе, чтобы завоевать симпатии жаждавших реформ иранцев, - достаточно было почаще появляться на футбольном стадионе. Хатами окружил себя знаменитыми игроками, призывавшими голосовать за него. Оценить в полной мере эффект подобной стратегии невозможно, но ее логика достаточно ясна. Взгляды молодых иранцев устремлены на Запад, символом которого для них является футбол. Приверженность футболу должна была в их глазах свидетельствовать о приверженности демократии. В конце концов, к немалому удивлению общественности, Хатами победил на выборах.
Стать президентом еще не означает оправдать надежды сторонников. К сожалению, Хатами не смог воплотить в жизнь мечты молодых, светски мыслящих иранцев, потому что он никогда не был тем человеком, за которого они его принимали.
Он - интеллектуал, не обладающий мужеством и достаточной властью, для того чтобы бросить вызов правящим клерикалам. Более того, он сам клерикал.
За последние три года недовольство президентом время от времени прорывалось наружу. Как всегда, власти делали попытки предотвратить подобные всплески с помощью символических жестов. После одного из важнейших отборочных матчей чемпионата мира 2002 года за государственный счет был испечен гигантский торт из 12 000 яиц. Его провезли в рефрижераторе через весь Тегеран. Но этого оказалось недостаточно, для того чтобы вернуть доверие молодежи. Она начала искать альтернативу как муллам-традиционалистам, так и муллам-реформаторам вроде Хатами. Пока еще эта альтернатива не обрела четкие формы, но направление в общих чертах уже определено. Молодые люди испытывают ностальгию по шахской эпохе, хотя знают о ней только по рассказам. Они обмениваются записями поп-звезд, сохранившимися от прежних времен, носят галстуки, найденные в родительских гардеробах, а с трибун стадионов выкрикивают имя сына шаха.
Какую пользу может извлечь Запад из «футбольной революции»? По всей видимости, она представляет собой вызов, который глобализация бросает исламу. Но футбол процветает во многих мусульманских странах, не противодействуя радикализму. «Хезболла» спонсирует футбольную команду в Ливане и приобретает права на трансляцию матчей чемпионатов Азии по своей радиосети. Государства Персидского залива, где распространен ваххабизм, приглашают в свои клубы западных звезд, находящихся на излете карьеры. Там сооружаются роскошные стадионы из мрамора и золота, подобные грандиозному Международному стадиону в Эр-Рияде, построенному королем Фатхом.
Особенность «футбольной революции» заключается в том, что она взяла на вооружение национализм и обратила его против государства. Иранцы преданы исламу столь же сильно, как и Ирану, - и это не всегда было одно и то же. Недавняя история светского национализма, возможно, не самая лучшая альтернатива, но другой сегодня просто нет.
Глава 10 Как футбол объясняет американские культурные войны
I
Моя футбольная карьера началась в 1982 году в восьмилетнем возрасте. Тогда европейский футбол в США еще не обрел нынешнюю, хорошо развитую инфраструктуру. У наших команд не было названий, и нас различали по цвету футболок. «Вперед, коричневые!» - кричал нам тренер, бородатый немец Гюнтер, добавляя к этому выражения, с трудом поддающиеся переводу на английский язык. Призывая меня остановить мяч верхней частью туловища, он орал: «Грудями его держи, Фрэнки!»
То, что я стал футболистом, противоречило законам спортивной наследственности. Отцы всегда завещали свои спортивные привязанности сыновьям. Мой отец, как большинство мужчин его поколения, был страстным поклонником бейсбола. Почему он не передал мне любовь к этой игре? Все дело в эпохе и в социальном положении моих родителей. Они были детьми 1960-х годов, а жили мы на северо-западе Вашингтона, округ Колумбия, в районе, населяемом яппи. Почти все они были юристами с дипломами «Лиги плюща» , агрессивными либеральными политиками и чрезвычайно заботливыми родителями. В нашем окружении было модно приобщать своих детей к европейскому футболу. По понедельникам мы разгуливали по школе в одинаковых белых трусах с логотипом нашей лиги - Montgomery Soccer Inc.
Модному поветрию следовать было нелегко. Когда мой отец играл в бейсбол, до ближайшей площадки ему нужно было пройти всего три квартала. С футболом дело обстояло иначе. В ту раннюю пору бума молодежного футбола в Вашингтоне не было собственной лиги. Раз в неделю родители сажали меня в наш серебристый «хонда аккорд» и везли 40 минут вглубь Мэриленда. Эти поездки занимали так много времени еще и потому, что родители плохо знали этот район и отнюдь не горели желанием узнать его получше.