Еще в августе Папен встретился с Круппом, Карлом Бошем и Сименсом, получил информацию насчет их ближайших внешнеполитических и хозяйственно-политических шагов. Выполняя их волю, он дал согласие на создание режима, высокопарно именуемого «новое государство», и разработал проект экономической программы, провозглашенной под названием «Двенадцатимесячный план».
Незадолго до того Папен произнес в Мюнстере речь, в которой заявил о своих намерениях. Девизом ее служило: «Каждому — свое». Нетрудно понять, что под этим подразумевалось: гигантские субсидии, налоговые льготы и наиболее благоприятные условия получения прибыли для одной стороны — крупной промышленности и юнкерства; значительное сокращение заработной платы, урезывание социальных ассигнований и начало милитаризации промышленности посредством пока еще «добровольной» трудовой повинности — для другой, для рабочего класса. На первом месте стояла фактическая отмена тарифного права при помощи чрезвычайных распоряжений. Тем самым забастовка объявлялась незаконным средством борьбы рабочих, а профсоюзы лишались своих важнейших прав.
Все эти меры в интересах различных групп господствующего класса были нацелены на создание авторитарного государства, полную ликвидацию социального законодательства, получение максимальных прибылей, устранение рабочих организаций из общественной жизни. Иначе говоря, это были меры для непосредственного перехода к открытой диктатуре капитала. Папен рассматривал их как аванс, обеспечивающий ему участие в теперь уже близкой власти фашистов.
На каких бы встречах представителей правящего класса ни выступал канцлер под аплодисменты присутствующих, разъясняя свою программу, он давал понять, что сделал все зависящее от него, дабы проложить ровный путь к диктатуре, и теперь от самих нацистов зависит повести свое массовое движение по этому пути в последнее и решающее наступление против парламентарного государства. Исподволь он заклинал капитанов индустрии использовать свое влияние на фашистскую партию и побудить ее действовать совместно с президиальным правительством. Именно в таком духе он разъяснял 12 октября баварским промышленникам свой план «имперской реформы под антипарламентарным знаком», присовокупив к сему жалобу: мол, ввиду притязания фашистов на тоталитарность все еще не удалось «включить большое и заслуженное движение национал-социализма в полное ответственности сотрудничество во всем рейхе»21.
Однако к тому времени растущее противоречие между Шлейхером и Папеном открыто еще не проявилось. Оба они тянули за один канат, стараясь обеспечить Немецкой национальной народной партии, а тем самым и правительству максимальный успех на предстоявших 6 ноября новых выборах в рейхстаг и дать слишком самоуверенной НСДАП почувствовать, что пора ее неудержимого подъема уже миновала. Они добились также того (и это в тогдашних условиях было важнее, чем дополнительно полученные Немецкой национальной народной партией 100 тыс. голосов), что значительная группа промышленных и финансовых магнатов открыто высказалась за немецких националистов. Это было сделано в воззвании иод лозунгом «С Гинденбургом — за народ и рейх!»; под ним стояли и подписи Борзига, Фёглера, Шпрингорума, Кнеппера, Равене, Зольмсена, а также многих юнкеров и отставных генералов22.
Эта открыто выраженная воля монополистических и юнкерских кругов отнюдь не означала их выступления против нацизма. Она лишь документировала факт: подписавшие воззвание считали предложенный Папеном путь установления фашистской диктатуры наиболее приемлемым. Несмотря на господствовавшее во всем лагере реакции со времени июльских выборов мнение, что с предоставлением нацистам власти надо поспешить, теперь стало ясно: решение о процедуре передачи власти будет зависеть от зафиксированного новыми выборами соотношения сил. Потому эти круги и выступали активно за тот или иной вариант окончательной фашизации.