Мальчонка, на котором не было ничего, кроме коротких голубых плавок, возбужденно подбежал к ним.
– Знаешь, что мы нашли? Старый якорь, он весь оброс ракушками, и еще канат, и здоровенного краба. Я краба хотел взять, но Хайди и Джун говорят, что он слишком мертвый…
– Хорошо, хорошо, милый, теперь марш обедать. – Она раздраженно повернулась к высокой девушке. Крапчатые зелено-карие зрачки смотрели прямо в бледно-голубые, почти прозрачные глаза немки с нескрываемой неприязнью. Ответный взгляд холодных голубых глаз был неподвижен, спокоен и столь же враждебен. – Я же вам столько раз говорила, к двенадцати дети должны быть в гостинице. А сейчас почти половина первого. Сами знаете, как эти алчные французы штурмуют ресторан.
– Это верно, миссис Пелгрейв, но иногда дети получают такое удовольствие, что…
– Ладно, идите. И заберите этот дурацкий мяч. Он нам до смерти надоел.
– Я его сейчас принесу, – вызвался Фрэнклин. Он вскочил на ноги и кинулся за мячом, сжимая в руках бутылку с пивом.
Когда он вернулся, немка посмотрела сначала на него, потом на пиво и вдруг – он этого никак не ожидал – широко и тепло улыбнулась. В то же мгновение он заметил, что волосы у нее точно такого же цвета, как песок, – легкие и почти белые, выжженные солнцем.
Она взяла у него мяч.
– Спасибо. Ваше пиво выглядит очень заманчиво.
– Правда? Угощайтесь! У меня тут еще бутылка…
– Ну, ну, не балуйте ее. Ступайте, Хайди. Джун вон уж куда ушла.
Девушка быстро, как бы даже по-заговорщицки улыбнулась ему и пошла прочь. Мальчишка крикнул: «Оревуар! Гудбай!» – и побежал впереди нее, радостно подпрыгивая, но внезапно вспомнил о сыновнем долге и припустил назад, чтобы чмокнуть маму.
– Ну, ну. Боже, какие у тебя грязные руки. Смотри умойся как следует перед обедом. От тебя несет этим дохлым крабом. Хайди! Проследите, чтоб он умылся.
Через каких-нибудь десять секунд все было по-прежнему. Он с изумлением и отчасти с неловкостью увидел, как ее лицо преобразилось, словно скинуло маску напряженности. Она опять посасывала персик – так, будто ничего и не произошло; ее разноцветные глаза искрились отраженным светом моря.
– С этими девицами не знаешь чего и ждать, – проговорила она, впрочем спокойно и без злобы. – Я вот иногда думаю: а чем она занимается в свой выходной? Знаете, даже страшно становится. На вид-то рыба рыбой, из породы хладнокровных, да кто ж ее на самом деле разберет. Что вы о ней скажете – как мужчина?
Он засмеялся.
– Мужчина? В восемнадцать-то лет? Да, пожалуй, мужчина.
– Восемнадцать? Боже милостивый, на вид вам не меньше двадцати трех. – Она одарила его откровенно льстивым взглядом неподвижных и проницательных глаз. – Так что вы о ней скажете? Или вы не из тех, кто полагается на первое впечатление?
– Да, сразу как-то трудно. Вначале она мне показалась ужасно высокомерной, а потом… не знаю…
– А я вот человек импульсивный. Сразу же решаю, кто чего стоит. И что интересно, почти никогда не ошибаюсь. Вот взять вас, например.
– Меня? Как это?
Она уже покончила с персиком и теперь так же тщательно и изящно чистила длинную золотисто-зеленую грушу. Прежде чем ответить, она срезала длинную грушевую стружку и медленно отпила молока.
– Если я не права, так и скажите. Великодушный, способный тонко чувствовать и переживать, абсолютно никому не желает зла… быть может, чуточку импульсивен, как я. Во всяком случае, хочет нравиться. И что совсем уж редкость в наше время – хорошо воспитан.
– Ну, к такому можно только стремиться.
– Не скромничайте. – Она опять улыбнулась ему, да так тепло и сосредоточенно, что он весь напрягся, будто от внезапной судороги. – Вы такой и есть.
Не зная, что сказать, он начал свой третий бутерброд и отхлебнул пива.
– Вы, наверное, только что окончили школу? Или нет еще?
– Последнее полугодие.
– И дальше чем займетесь?
– Фотографией. Надеюсь.
Она сказала, что это очень интересно, и, разрезав грушу пополам, выгребла сердцевину. При этом половинки заполнились соком, и, отправляя грушу в рот, она, как и прежде, сладострастно слизнула сок, потекший по подбородку.
– Я сегодня не захватил фотоаппарат. До этого каждый день таскал. Вот глупость! Мне бы очень хотелось вас сфотографировать.
– Правда? Это приятно.
– Вы не против? Я тогда сбегаю, как пообедаем. Я могу нащелкать штук тридцать. Вы выберете, что вам понравится, и я увеличу.
– Вот видите, я не ошиблась. Вы в самом деле великодушный.
Через полчаса он поднялся и сказал, что пойдет в гостиницу за аппаратом. Он уже сделал первый шаг, когда она проговорила:
– Я буду вон у тех сосен. Солнца на сегодня достаточно. Ищите меня в тени.
Когда он вернулся, дело шло уже к половине третьего. На песке тут и там вырастали разноцветные зонтики, пляж заполнялся людьми.
Едва приблизившись к кромке песка, он услышал пронзительный голосок: «Ну, я пошел играть с крабом» – и, повернувшись, увидел в нескольких шагах от себя молодую немку и детей. Мальчишка тут же защебетал: «Смотри, Хайди, этот дядя разговаривал с мамой». Фрэнклин остановился, подождал немного и сказал: «Привет». Немка в ответ улыбнулась, впрочем довольно натянуто, и не произнесла ни слова.
Вдруг он подумал: тут не высокомерие, а элементарная застенчивость. И едва он это понял, как сам засмущался, и, чтобы сбросить внезапную скованность, обратился к мальчишке:
– Ты умыться не забыл?
– Не забыл, – ответила девушка. – Я ему напомнила.
– Вот и отлично. Значит, его можно сфотографировать.
Он улыбнулся немке, и она тут же уронила свой журнал. Фрэнклин мгновенно поднял его, смахнул с него песок и сказал:
– Может быть, и вас можно снять?
– Конечно можно. Вы увлекаетесь фотографией?
– Угу. Даже очень. Надеюсь стать фотографом. Профессиональным.
В гостинице он надел белую спортивную куртку. Теперь он достал из кармана куртки экспонометр, и мальчишка немедленно пожелал знать, что это за штука. Фрэнклин с улыбкой ответил, что это прибор, с помощью которого определяют, честно ли дети отвечают на вопросы взрослых. Мальчик не оценил юмора, зато немка прыснула, да так естественно – широко раскрыв рот и запрокинув голову, – что все в ней как-то удивительно потеплело и преобразилось. Это было так неожиданно, что он тоже захохотал и – в порыве вдохновения – щелкнул фотоаппаратом.
– Выйдет отличный снимок.
– Я буду страшна как смертный грех.
– Это бы вам при всем желании не удалось.
Ее лицо разом опять застыло, в глазах проступила прежняя осторожность. Снова почувствовав неловкость, он начал было говорить, что хорошо бы снять их всех троих, но тут с удивлением сообразил, что рядом только мальчик, а девочки нигде не видно.
– Куда она исчезла? Я даже не заметил…
– Я за ней слежу. Она вон там, у моря. У нее такой характер – как это у вас, англичан, называется – своевольный. Пойду догоню ее – а то мне несдобровать.
– Можно я вас еще щелкну?
– Нет-нет, я пойду. Мы ведь еще увидимся?
– Конечно… я надеюсь.
И вот уже она и мальчик бегут по песку. Он проводил их взглядом; солнечные блики на морской глади резанули глаза. Он достал из кармана темные очки, надел их и, повернувшись, медленно пошел прочь от моря – к соснам.