Соорудив пирамиду из кровати, бочек и стула, Вилька выбрался из погреба, захлопнул крышку и побежал к дворовой колонке. Смыв могильную грязь, вернулся домой, поставил на место диван и накрыл люк дорожкой. Вернул Мане фонарик. Она что-то там спрашивала, но Вилька ее не слышал. Вилька открыл металлическую коробку и высыпал ее содержимое на пол: шурупы, гвозди, крючки, пуговицы, иголки для примуса, и… Что это? Похоже на медаль какую-то. Почистить надо. Тряпочка, песок, керосин… Блестит, как новенькая! Была она из бронзы, в форме щита, с кольцом для колодки, на лицевой стороне — портрет Ленина, внизу надпись: Ульянов (Ленин), а на обратной стороне написано: «Да здравствует свобода великого трудового народа!», 25 октября 1917 года. Специалисты утверждали, что это была одна из первых наград молодого советского государства.
В мастерской на Подоле сделали колодку, покрытую красной эмалью, прикрепили к ней медаль бронзовым колечком и она, приводя всех в восторг, красовалась на Вилькином пиджаке. Ему предлагали за медаль хорошие деньги. Какая-то «белая мышь» в музее Ленина умоляла его подарить медаль к очередному юбилею Ильича. Но Вилька устоял. С годами, после многократных полировок, Ильич все меньше и меньше становился похож на себя.
А вскоре медаль пропала…
Был футбольный матч на стадионе «Динамо». Наши играли с грузинами. Лавина болельщиков неслась к центральному входу. Вильку сдавило, прижало со всех сторон, прибило к колонне, оторвало от земли, внесло на стадион, откинуло к забору… На лацкане пиджака осталась только колодка, покрытая красной эмалью…
Начался первый тайм, с трибун доносились вопли почитателей киевского «Динамо», а Вилька, опустив голову, обшаривал глазами каждый сантиметр уже пустынной площади, но тщетно… А потом и колодка где-то затерялась…
Люди, киевляне и гости столицы Украины, побывавшие в тот день на футболе! Если кто-то из вас нашел эту медаль…
***Зимой в школе было холодно и неуютно. Классы обогревались «буржуйками», трубы которых выходили через форточку на улицу. В топку бросали все, что попадалось под руку. Как-то попались Бенины галоши. До начала второго урока оставалось всего ничего, буквально несколько минут. Класс наполнился дымом и вонью. Сперло дыхание, глаза слезились, из носа потекли сопли. Наш физик Капитоша (Капитон Федорович), скрипя протезом, подошел к двери класса, открыл дверь и, рассмотрев в кромешном дыму учительский стол, вытащил его в коридор, затем вернулся за стулом и, прикрыв плотно дверь, сел за стол в коридоре. Он раскрыл классный журнал, поднялся, прошкандыбал к двери, чуть-чуть приоткрыл ее и в образовавшуюся щель выпалил на одном дыхании первую фамилию по алфавиту:
— Антипенко, ко мне! С дневником, соответственно.
Тяжело дыша, сморкаясь и кашляя, в коридоре появился Антип.
— Ну что, Антипенко, вот вам жирненькая двоечка в журнал и в дневник. Возвращайтесь, дорогой мой, стервец вы этакий, на свое место, а ко мне пришлите Богданенко…
После Богданенко прошли еще два десятка «стервецов», и каждый, получив свою «жирненькую двоечку», возвращался в класс, в этот ад. Когда прозвучал звонок и открылись двери класса, Капитоши за столом уже не было. Коридоры школы наполнились дымом, гарью и запахом паленой резины. Захлопали двери, повыскакивали учителя, началась паника…
Вскоре каким-то образом выяснилось, что Бенины галоши в топку бросил Пружанский, и в его дневнике появилась запись: «У одного отца было три сына: до первых двух нам нет дела, а младший был дурак… Аверченко.»
***Копали Черную гору, ее располовинили и прокладывали дорогу к Днепру. Потом ее назовут Бульвар Дружбы народов… Однажды, идя к Выдубецкому озеру, мы задержались у Черной горы. Мощный бульдозер своим ковшом выбрал грунт и перенес его в сторону. Из ковша посыпалась земля и какие-то бумажные пакеты. Юрка поднял один из них, отряхнул, очистил от налипшей земли. На пакете было что-то написано, но по-немецки. Пакет пошел по рукам. Для чего оно? Что с ним делать?
Подошел какой-то дядька, наверное, бывший вояка, взял пакет и, улыбнувшись сказал:
— Хорошая штука, особенно для вас, хлопцы.
— А чего с ней делать? — спросил Вовка Тюя.
— А вот тут надорвать и налить водички. И будет у вас карманная печка, свой Ташкент. Грелка это. Наверное, здесь был какой-то немецкий склад, а мы его потревожили…
— А можно взять себе? Хоть по одной штучке? — осторожно спросил Вилька и добавил: — а то у нас в школе холод собачий.
— Да берите уж, — сказал дядька и направился к грузовой машине.
Не сговариваясь, как по команде, сняли рубашки, расстелили на траве, набросали в них кто сколько смог этих пакетов, завязали рукавами, взвалили узлы на плечи — и ходу. Приперли домой. Каждый побежал к себе. Нетерплячка. Из Юркиной квартиры послышался голос Большой Катьки: «Ты шо, очумел! На тебя шо, срачка напала?»
Юрка выбежал во двор совершенно обалдевший и завопил, как тот грек: «Она горячая!!!»
Одна грелка — под рубашку на пузо, вторая — под хвост, под корму. Сидишь на уроках — Ташкент во всем организме… Молодец, дядька! Спасибо тебе, солдат! Подойдешь к Людке Есилевской, отличнице нашей, попросишь: «Дай скатать математику — получишь грелку»… Дает…
***Кот Путька, шляясь по всей Демиевке, нагулял себе стригучий лишай. Большая Катька, дворовой специалист по кошачьим болезням, обнаружила едва заметное пятно на грязной шубе Путьки, но было уже поздно… Вилька, безумно любивший кота, носил его на шее, как ту чернобурку, в которой форсила мадам Сундуковская. Вилькины шикарные волосы обстригли, затем его голову облучали под какой-то космической пушкой, затем ее намазали клеем, похожим на столярный, и слой за слоем из широких бинтов вклеили в панцирь-шапку. «Железная маска», ключик от которой находится в кожно-венерическом диспансере. Попробуй почесать себе затылок. А почесать очень хотелось, до безумия… Вот и приходилось биться (в прямом смысле) о стену головой. Долгие недели, месяцы в «железной маске», домашний арест под охраной бабы Маши, без школы, без друзей, без футбола, без кино, с одной только радиоточкой, откуда от гимна до гимна, словно в компьютер, вкладывались в мозг, в память на всю жизнь великая музыка Чайковского, Верди, Гуно, Моцарта, Шостаковича и голоса Карузо, Гобби, Руффо, Ланца, Шаляпина, Козловского, Лемешева, Синявского с его репортажами с футбольных баталий… и Левитана об очередном снижении цен.
Когда наконец-то «маску» сняли, оторвали вместе с бывшими волосами, оголившийся череп «под Котовского» подвергли массированной обработке всякими пахучими мазями… и, что интересно, выросли новые прекрасные волосы, и через три месяца Халемский смастерил из них на голове Вильки модную прическу с коком под лоснящимся слоем бриолина.
— Ну, хлопец, все девки твои, вылитый Жерар Филип!
Брюки-дудочки, пиджак с короткими рукавами (а-ля Неру), галстук до пупа с обезьянами на пальмах, черные туфли с острыми носами и… белые носки (мечта идиота!). Стиляга! И вечерние ритуальные променады от клуба имени Фрунзе до железнодорожного моста с гранитными шарами, но по правой стороне, по Бродвею, так как левая сторона была для черни, она называлась «Гапкинштрассе».