— Нема его!
Джуня, набрав воздух, снова нырнул, и вдруг над водой показалась рука, хватающая пустоту, затем голова Васьки Соболя с перекошенным раскрытым ртом и выпученными глазами… Он, очевидно, что-то кричал, но голоса его не было слышно. Вода вокруг Васьки окрасилась в красный цвет. Вынырнувший на поверхность воды Джуня бросился к Соболю и помог ему добраться до берега.
Крики «Ура!» угасли в зародыше.
Васька лежал на скользком глинистом берегу Бернера, тяжело хватая ртом воздух. Тело его содрогалось от дрожи, по исцарапанному лицу, из разодранных ушей тонкими струйками текла кровь, разливаясь по мокрому телу…
— Чуть Богу душу не отдал… Какой идиот бросил сюда кровать?
— Кровать?.. Какую кровать? — заикаясь спросил Вовка Японец.
— Я попал головой в спинку от кровати… Туда проскочил… А обратно — прутья не пускают… — медленно проговорил Васька Соболь.
Разорвав майку на полосы, рыжий Джуня перевязал Соболя. И вдруг послышался заливистый смех Витьки Пузи — младшего брата Васьки.
И тогда рассмеялись все, глядя на перевязанную улыбающуюся Васькину голову…
***Однажды утром у дворовой колонки стояли Миша Мирсаков и старик Ольшанский. Рядом стояли пустые ведра. Дворник Митрофан, обливаясь потом и страшно матюкаясь, нажимал на ручку насоса, но вода из крана не шла.
— Нема зацепки… Проскакует, твою мать…
В это время по двору проходил управдом.
— Товарищ Холоденко, можно вас сюда на пару слов? — окликнул его Мирсаков.
— Ой, я уже все знаю!.. Когда вы только идете туда, так я уже иду обратно… — махнув рукой, сказал Холоденко.
— Так почему же вы не пришлете слесаря? — спросил Миша Мирсаков, — ведь пить нет.
— Так я уже иду в контору, и через пять минут тут будет столяр, — сказал Холоденко и направился к воротам.
— Пять минут и подождать можно… — сказал Миша Мирсаков. — Но почему он сказал, что пришлет столяра? При чем тут столяр?
— Э, он прав. Это у нашего слесаря фамилие такое — Столяр, — успокоил его старик Ольшанский. — Чего только не бывает на этом свете!.. У меня был один знакомый, так он имел фамилие Ванцклоп.
— Ну и шо? — спросил дворник Митрофан.
— Как «ну и шо»?.. А то, шо по-еврейски ванц — это и есть клоп, — улыбаясь, объяснил Миша Мирсаков.
— Ну и шо? — спросил дворник Митрофан, моргая белесыми ресницами.
— Ну, и получается и так и этак — клоп-клоп… — снова пояснил Мир-саков.
— А!.. Твою дивизию! Клоп-клоп выходит! Вот это имеешь! Клоп-клоп!.. — заржал дворник Митрофан.
— И он со своим фамилием еще регочет!.. — повернувшись в сторону Мирсакова, тихо сказал старик Ольшанский…
И оба они залились надрывным старческим смехом, кашляя и утирая слезы… Дело в том, что у дворника Митрофана была фамилия Курица.
— О, он уже подмел, он уже убрал, как курка лапой… — обычно говорил старик Ольшанский, давая оценку работе дворника.
Когда пришел слесарь Столяр, его встретили дружным смехом. Маня, стоя на пороге дома, глядя на эту картину, говорила:
— В доме нет ни крошки воды, а он треплет языком… Вы только на него посмотрите!.. Миша!.. Миша!.. За смертью тебя только посылать… Миша, иди уже в квартиру! Миша, утюг остывает! — несся через весь двор голос Мани Мирсаковой…
***Рыба-рыба-рыба… Это не та «рыба», которая в домино, когда, шлепая костяшкой по столу, кричит Матвей, а живая настоящая рыба.
Да, так вот, Маня с Мишей стояли в длиннющей очереди.
— Миша, — сказала Маня, — пойди посмотри — она не дрыгается?
Миша вышел из очереди и подошел к прилавку. Он посмотрел на пышную грудь продавщицы Надьки, посмотрел даже больше, чем надо было, но, вспомнив о рыбе, перевел взгляд на тяжелый садок-авоську, в котором лежали скользкие рыбины.
— Ну что, Миша? — спросила Маня, когда Миша вернулся в очередь.
— Вроде бы нет, — сказал он.
В это время одна пожилая женщина, обращаясь к Надьке, спросила:
— Скажите, она у вас давно спит?
— Я ее не баюкала, — грубо ответила Надька.
«Она, как собака, которая перестает гавкать, чтобы поискать блох», — подумал о Надьке Миша Мирсаков.
— Ой, она уже второй сон видит, — сказал какой-то старичок из очереди.
— Шо вы такое несете, ведь ее только что привезли! — возмутилась Надька…
Вскоре по двору разносился аппетитный запах жареной рыбы.
— Миша, иди посмотри на ванну, — сказала Маня.
— Ты что ее вымыла?
— Ой, не в этом дело. Иди посмотри.
Круглая балия была наполнена водой, а в ней плавали рыбки. Одна побольше, другая чуть поменьше, вроде тех, которые вечно приносит с рыбалки дворник Митрофан.
— Маня, зачем ты их сюда выпустила?
— А что я должна была делать? Они же живые!
— И что теперь будет?
— Что будет? Ты их отнесешь на Днепр.
— Это же не речная рыба, Маня.
— Тогда отнесешь их в Совки и выпустишь в ставок. Ведь им надо подыскать воду.
— Э, это похоже на то, как поймать блоху, а потом искать собаку, на которой она сидела…
— Ну, хорошо, иди уже попробуй рыбу, пока не пришли дети.
Миша надкусил хрустящую пергаментную рыбку, и на его лице появилась странная гримаса.
— Миша, в чем дело? — спросила Маня.
— В чем дело… в чем дело… Она же как кактус, — произнес Миша, с остервенением вынимая из языка острые иголки.
А, тебе никогда не угодишь. Можешь не кушать. Дети съедят. Возьми лучше ведро с водой и отнеси этих бедняжек в ставок.
— О, сейчас я все брошу и пойду искать этот ставок! Подождут. Они же плавают, Маня.
— Ой, Миша, чтоб ты так уже плавал… Они же мучаются. Ты что, не видишь?
— Маня, подумай, зачем их снова выпускать в озеро? Мы их выпустим, а уже завтра тот же Митрофан поймает их на удочку.
— Так что ты предлагаешь? Убить их? Ты что, сможешь это сделать? Тогда убей их!
— Ой, Маня, не кричи уже! Хай они горят, те рыбки! Давай уже ведро…
Миша шел по пыльной дороге в Совки и размышлял:
«Люди ловят рыбу и несут ее домой, а я как последний идиот несу ее обратно… Ну, хорошо, были бы они золотыми, как в той сказке…»
… И вот подошел Миша к синему морю, то бишь, к Совскому пруду и не стал никого кликать, а, наоборот, стал осматриваться по сторонам, боясь свидетелей. А то ведь не поймут, засмеют…
Вокруг было пустынно и тихо. Миша осторожно спустился к воде и быстро опрокинул ведро. Некоторое время рыбки стояли у берега, но, осмелев, медленно отправились знакомиться с обитателями пруда.
«Уплыли себе и все… Ни тебе спасибо, ни тебе до свидания», — подумал Миша.
В душе Миша желал рыбкам всего самого хорошего, но какой-то чужой, не Мишин, внутренний голос злорадно сказал:
— До новой встречи в магазине!
***— Дядя Митрофан, расскажите про войну, про то, как вы воевали, — обычно просили мы, обнаружив, как говорил старик Ольшанский, «момент трезвости» дворника Митрофана. Рассказывал он охотно, не заставляя себя долго упрашивать:
— Ну, шо… Значить, так дело було… Жрать-то хочется, а тут курка бегаеть ничейная. А мы с хлопцами вторые сутки не жрамши… Ну, шо ж… Стали усем, значить, нашим голодным отделением за нею гоняться. А она, наче самашедшая, тикает, даже у лет пустилась, не дается у руки, стерва… Я по ней хрясь из карабину… Хрясь, хрясь!.. Мима. Хлопцы усе патроны повыпускали… Тут уж и наш лейтенант наган вытягнув и усю обойму выстрылыв… Курка та клята до выстрелов уже привычная стала. Тольки на месте стрыбает и кудахчить. А за нашими действиями майор уже давно наблюдаеть.