Но положа руку на сердце, которого, как предположила девушка Лена, у него не было, Истомин признал, что его цирковая строгость тоже окрашена пустой добротой.
Вот, например, перед ним цирковые артисты - гимнасты, акробаты или жонглеры, - номер которых он только что отсмотрел, придя к печальному выводу, что он, их номер, позорит искусство цирка, а значит, не имеет права на существование. Плюс к тому услужливая цирковая администрация все про этих артистов Истомину доложила, всю подноготную вывернула.
Давайте представим, какой _добрый_ разговор пойдет у них после просмотра.
- Как вы себя чувствуете? - спрашивает внимательный Истомин, отлично зная, что чувствуют себя артисты неважно, что пенсию они уже заслужили: четверть века на арене, считая с первых шагов, может быть, даже с детства.
- Спасибо, хорошо, - естественно, отвечают артисты, которые пуще смерти боятся признаться, что и сердце пошаливает, и ноги болят, и радикулит крутит, работать-то ох как хочется, не представляют они себя _вне_ манежа.
- Рад за вас, - говорит Истомин, очаровательно улыбаясь и мысленно проклиная скрытных и неискренних артистов. - А что вы думаете о своем номере?
- Думаем усилить трюковую часть, - складно врут артисты, которые на самом деле не чают, чтобы вредный писатель-критик провалился сквозь землю, куда-нибудь в Австралию или Полинезию, и тем самым дал им еще годик-другой поездить по циркам.
- Боюсь, что вам будет трудно, - железным - даже стальным! - тоном заявляет Истомин, которому уже поднадоела эта псевдокуртуазная перекидка словами-мячиками; он целенаправленно рулит к финишу: - Боюсь, что более сложных трюков вы не осилите, а эти, согласитесь, едва-едва тянут на три с ба-альшим минусом.
- У нас есть акты, - вовсю защищаются артисты, - они подписаны нашими коллегами, вот фамилии, нас хвалят, отмечают самобытность, сложность... А вот рецензии в газетах, вот в областных, вот в республиканских...
- Спасибо, я верю на слово. - Истомин решительно отметает протянутую артистами толстую папку с пыльными бумажонками. - Давайте не будем морочить друг другу голову. Мы все отлично знаем, как делаются просмотровые акты: вы их пишете сами, а добрые знакомые охотно подписывают - что им, жалко, что ли... А рецензии готовят дилетанты, люди в цирке не разбирающиеся, и это я говорил и писал там-то и там-то. - И перечисляет конференции, симпозиумы, а также журналы и газеты, где он письменно и устно доказывал необходимость профессиональной, а не вкусовой оценки искусства цирка.
- Но мы... - уже безнадежно начинают артисты, однако Истомин их решительно прерывает:
- Поймите, я хочу вам добра: ваш номер вас _унижает_. Его и не будет. А вас никто из цирка не гонит. Пенсия есть, вы сможете работать ассистентами у коллег, сможете передавать свой богатый опыт...
И так далее и тому подобное.
А ведь он и вправду верит, что желает им добра. Ему искренне жалко их немолодых, не слишком умелых, не очень ловких, страстно, до слез рвущихся ежевечерне выходить в манеж... Мало ли кто куда рвется! Да, дружба дороже истины - так, повторимся, считал Истомин. Но ни с кем из _цирковых_ узы дружбы его не связывали, а значит, царила истина. Добрая, добрая, как вы, наверно, заметили...
Наконец артисты швыряют последний козырь:
- У руководителя номера через год юбилей. Дайте ему доработать, отметить праздник, и тогда...
- Я выскажу свои соображения руководству главка, - отступает Истомин. Как вы понимаете, сам я ничего не решаю...
Герой какого-то ветхого анекдота рубил собаке хвост по частям: чтоб не сразу, не наотмашь, чтоб не так больно было.
Ах, доброта, доброта, мягкая постелька!.. Кстати, о собаке. Вряд ли та, рыженькая, из Верхних Двориков, когда-нибудь обретет себе хозяина. Все кругом добры мимоходом: погладили, приласкали, а там хоть трава не расти.
Вот к кому Истомин действительно добр, так это к собственной жене. Чтобы впоследствии не путать ее с бывшей - Анютой, обозначим имя: Татьяна Васильевна.
Истомин женился на Татьяне Васильевне не второпях: с год примерно ухаживал, примеривался, присматривался, взвешивал да и привык за год. Пусть фраза звучит чуть-чуть не по-русски, но Татьяна Васильевна стала для Истомина именно _привычкой_. А пока он приглядывался да привыкал, то никакой ломкой характера, естественно, не занимался, не лез в чужой монастырь со своим уставом. Ну а у монастыря, то бишь у Татьяны Васильевны, устав свой, вполне самостоятельный, отработанный. И оказалось - вот открытие-то! - что два устава вполне могут прилично сосуществовать. Как два государства... А тут как-то сам собой сын родился, подрос, тоже какой-никакой устав себе нажил. Вот вам уже и три государства! И прекрасно живут - мирно, славно, хотя и несколько отчужденно: каждый сам по себе, каждый вполне суверенен. Что считают нужным - выносят на общее обсуждение, а что не считают, то за собой оставляют. Или в себе.
Скажете, это не семья? Скажете, все трое просто добрые соседи по квартире, а не муж, жена, сын? Скажете, муж и жена - одна сатана?..
А Истомину, как ни странно, нравился сей мощный разгул демократии, нравилось их "общество семейных свобод". Почему? Да потому, что такой порядок не требовал к священной жертве хрупкую нервную систему Истомина, не изнашивал ее.
Помнится, Татьяна Васильевна поначалу попыталась объединить уставы, выработать общий - _семейный_. Но год ухаживания лучше всяких доводов убедил Истомина в бессмысленности этого сложного тягостного мероприятия. Ведь как было бы: нарушил общий устав - преступник, отвечай перед женой, перед сыном. А свой собственный нарушай сколько хочешь: не перед кем-нибудь - перед самим собой отвечать. Поэтому Истомин настойчиво Татьяне Васильевне воспротивился: не впрямую, не грубо, но исподволь уклонялся от ее посягательств на его личную жизнь. А она - женщина умная, все усекла, отступила, а позже и сама поняла и приняла житейскую правоту мужа.
А сейчас он ехал и размышлял: правоту ли?..
В своих работах - особенно публицистических - он вовсю отстаивал иную правоту: он писал о крепких и дружных семьях, где все общее - и горести, и радости, где каждый живет заботами каждого, где никто ни о какой суверенности слыхом не слыхивал, не исключено - понятия такого не знает.