Яков Платонович еле сдержался, чтоб не воскликнуть: «Что?? Князь Ливен открыл у вас счет?? Какого черта?!» Дубельт посмотрел на выражение лица племянника Ливена, которое говорило больше, чем слова, чуть было не сорвавшиеся с его губ. Он усмехнулся — для него в отличии от Штольмана подобное поведение князя Ливена было довольно предсказуемым. Павел Александрович хотел, чтоб его племянник, у которого, судя по всему, не было иного дохода кроме жалования, прийдя в этот ресторан, один или с женой, не вздыхал над ценами в меню, которые хоть и не равнялись столичным, но были не из дешевых для провинциального города, и не облизывался, смотря на то, что было в тарелках у других посетителей. Поняв характер племянника, Ливен знал, что кутежей на дармовщину тот устраивать не станет, да даже частыми походами в ресторан злоупотреблять не будет, поэтому разорение ему не грозило.
Чтоб Штольман все же не сказал лишнего, Дубельт решил увести разговор в сторону:
— Господин Паскаль, я приятно удивлен вашим меню. В нем блюда гораздо более разнообразные, чем это обычно бывает в провинциальном ресторане. Я поездил по провинции, поэтому знаю, о чем говорю. Думаю, ранее Вы работали в ресторанах в больших городах?
— В Смоленске и в Москве.
— А как Вы оказались в Затонске?
— Приезжал навестить своего племянника, он в здешнем гарнизоне тогда служил. Мы пришли поужинать в этот ресторан, и я был крайне разочарован, не ожидал, что в заведении при Дворянском собрании, пусть и в провинции, может быть так невкусно. Позже предложил свои услуги.
— Если Вы зашли в этот ресторан как посетитель, значит, Вы из дворян? — уточнил Штольман.
— Вижу, Вы удивлены, как это повар дворянских кровей.
— Удивлен.
— Я — сын французского дворянина, комбатанта, который волей судьбы остался в России после Отечественной войны.
— Господин Паскаль, война-то когда была? А Вам, думаю, лет шестьдесят, — заметил полковник.
— Да, это кажется маловероятным, но это правда.
— Расскажете?
— Почему бы нет? Я тайны из этого не делаю. Только в двух словах это не изложишь, это длинная история.
— А я люблю рассказы с подробностями, кроме того мы с Яковом Платоновичем никуда не торопимся. Нам в любом случае ждать, когда подадут Ваши яства. А коньяк может и обождать несколько минут. Мне действительно интересно, знакомые с французскими корнями у меня есть, в том числе и офицеры, потомки тех комбатантов, кто остался в России после кампании двенадцатого года. Как же это произошло с Вашим отцом?
— Маменька наша Софья Феоктистовна нашла его, может, умирать его бросили при отступлении или сам отстал, а потом заблудился — усадьба-то в стороне от мест… где самый ужас творился…
— Француза подобрала? — уточнил Штольман.
— Подобрала она на дороге замерзшую груду костей, замотанных в кровавые тряпки. Домой привезла, а под тряпьем обнаружила мальчонку, в котором еле дух теплился. Долго вместе со своими двумя малыми детьми его выхаживала, он, как говорится, на ладан дышал, был очень плох, ранен, исхудал и простудился сильно, обморозился, холод ведь был. Как поправляться начал, первое время ничего не говорил, показывал только да мычал, она, верно, думала, что немой. А он боялся заговорить, думал, убьют его, как узнают, что он французик. А потом увидел, что ее дети играют с его вещью, которую он в котомке прятал. Не выдержал, заплакал, забормотал на французском. Маменька по-французски тогда немного знала, смогла разобрать, что узор на деревянном кругляшке это их герб, его покойный отец сам вырезал, а маман его как талисман ему при прощании дала. Она у детей талисман забрала, ему вернула, он его в кулаке зажал, сказал, что это все, что у него из родного дома есть. Она сказала, что теперь этот дом его, куда ему еще идти. Спросила про имя и возраст. Он представился — Антуан Николя Паскаль дю Плесси восемнадцати лет, из дворян, но бедных. На войну идти не хотел. Она еще раз предложила ему остаться. Стала называть его Антошей, а он ее Софи. После Рождества они узнали, что война закончена, а с января тринадцатого года в газетах начали появляться объявления для таких как он, которых некоторые называли шаромыжниками, явиться в места сбора военнопленных. Софи на это сказала, что ему туда не добраться, слаб он еще. А там весна пришла, в разоренном хозяйстве любая мужская подмога была кстати, работать-то было почти некому, кто погиб, кто пропал, кто сбежал…
К лету Антоша совсем окреп, возмужал, из мальчика превратился в молодого человека и начал осознавать себя таковым. Благодарность переросла в симпатию и привязанность, а потом в его сердце поселилось неведомое доселе чувство — amour. Только он старался не думать о том, к чему мечтать о несбыточном? Да и дел было полно — как в усадьбе, так и в классной комнате, он ведь еще взялся учить детей Софи. А в июле пришла новость о циркуляре, где говорилось, что пленным дозволялось принять русское подданство. Пожелавшие вступить во временное или постоянное подданство России, должны были в двухмесячный срок выбрать род занятий, сословие и место жительства. Он очень хотел остаться с Софи, знал, что больше такой женщины как она не встретит никогда, но на что он ей? Какой женщине в качестве мужа нужен почти мальчишка без кола, без двора, без гроша в кармане? И неопытный юноша, к тому же шрамами обезображенный, как amant красивой женщине, побывавшей замужем, тоже незачем. Да и не хотел он становиться любовником, любовник ведь что, может быть и на один раз, а муж — он на всю жизнь… Когда с решением о принятии подданства тянуть уже было нельзя, он насмелится признаться в своих чувствах — Sophie, ma cherie, je vous aime. Сказал, что был бы счастлив, если б она согласилась быть его женой, перед Богом и перед людьми. Она ответила, что у нее самой появились к нему сердечные чувства, только зачем ему вдова с двумя детьми, на семь лет старше его, ему мадемуазель нужна. Он сказал, что ему кроме нее никто не нужен. Что она - его единственная, она подарила ему жизнь и новую семью. Значит, это судьба.
Подал бумаги, где сообщил, что он — дворянин, является помощником управляющего и гувернером, живет в усадьбе помещицы Киселевой, с которой намерен вступить в брак. Через какое-то время принял присягу и почти сразу прошел обряд крещения. Думал над своей фамилией в России, дю Плесси в деревне да еще после войны казалось ему совершенно неподходящим вариантом. Изменить фамилию, чтоб она стала более похожей на русскую, как это делали другие? Стать кем-то вроде Плеснева? Ему помог Отец Иоанн, сказал, почему бы ему не стать Паскалем, по его последнему имени, это не такая уж вычурная фамилия. На том и порешили. В ближайший день, когда в святцах было имя Антон, батюшка окрестил Антуана Николя Паскаля дю Плесси, нарек его Антон Николаевич Паскаль.
Софья Феоктистовна после венчания стала носить фамилию Паскаль, и сын, которым она вскорости затяжелела, и еще один, который через три года родился, ну и я — кто больше чем десять лет спустя появился. Всю жизнь наши родители прожили в любви, хоть и без особого богатства, их богатством были четверо сыновей и дочь. Жили в усадьбе, которая маменьке досталась от первого мужа, скончавшегося перед войной, ее потом их старший сын Сергей унаследовал. Отец наш несмотря на свои юные годы понимал, что семью нужно содержать и жить экономно, а жалование управляющему немалое, и вскоре сам взялся за управление усадьбой и преуспел в этом. И учить детей не бросил, всех пятерых нас сам выучил — и наукам, и искусствам, и языкам, маменька только русским с нами занималась, отец хоть и очень хорошо по-русски говорил, но все же не родной язык. Он получил приличное домашнее образование, поступил в университет. Не так как некоторые горе-гувернеры из комбатантов, которые сами еле умели читать и писать…
Благодаря родителям все мы в жизни хорошо устроились. Сережа стал доктором, с того времени как маменьке маленьким помогал за Антошей ухаживать, хотел лекарем быть. Постарше за нашим отцом следил, тот ведь богатырским здоровьем не отличался — раны давали о себе знать, да и сильная простуда тоже. Николенька — первый общий сын маменьки и отца стряпчим стал, Левушка — учителем, в гимназии французский язык преподавал, а я в поварском искусстве призвание нашел. У меня ведь как к этому интерес проявился? Маменька всегда сама готовила, но была уже немолода, я начал ей помогать, а потом у папа стал выспрашивать, какие блюда у них во Франции были, и пытаться их воссоздать. Говорят, они у меня хорошо получались, особенно нравились папа и сестрице Настеньке с ее мужем-офицером, они всегда просили их приготовить, когда нас вместе с детьми навещали. Это к их старшему сыну я в Затонск приезжал. Он мне хоть и племянником приходится, но мы с ним как кузены — в один год родились, сначала я, потом он.