— Да Вы поэт, Анатолий Иванович.
— Я? Я — нет, — покачал головой Дубельт. — А вот Павел Александрович — да. Он бы сходу сочинил какой-нибудь катрен. Катрен про Катрин — так бы, возможно, он назвал его. А Вы стихов не пишите?
— У меня нет подобных талантов. Я не пишу ничего кроме полицейских протоколов.
— Ну их писать тоже определенный талант нужен… Вот, например, Ваш заместитель описал этот портрет в протоколе очень… скупо…
— А как он должен был? В красках? — с иронией спросил Яков Платонович. — Протокол все же официальный документ.
— А семейный портрет многие видели? Как и молитвенник?
— Нет, тот крестьянин, что нашел, и в участке. Ну и родственники с близкими знакомыми. Все. Случайные люди в самом городе — нет.
— Ну и Слава Богу. А то бы и это было предметом пересудов.
— Для этого хватило и статей в местной газетенке. С иллюстрациями, — недовольно сказал Штольман.
— Как же, как же, читал, видел. Вы с Павлом Александровичем на снимке замечательно вышли. Это ведь тот снимок? — Дубельт кивнул на карточку, стоявшую среди прочих на пианино.
— Да, он. Анатолий Иванович, если Вы хотите, можете посмотреть близко все снимки.
Дубельт подошел к пианино и внимательно посмотрел на несколько портретов. Портрет князя с племянником, напечатанный на фотографической бумаге, а не на газетной понравился ему еще больше. Но самой красивой карточкой он посчитал ту, где племянник Ливена был с женой. Улыбка Якова очень напомнила ему улыбку Павла Александровича — когда он улыбался от души, а не как… Его Сиятельство.
— Это свадьба?
— Торжество вскоре после нее. Я заказал такую карточку для Павла Александровича, скоро отправлю ему.
— Он будет рад получить. Какая вы прекрасная пара! И какая у Вас прелестная женушка, Яков Платонович!
Штольман улыбнулся:
— Да, прелестная. Анна Викторовна еще и необыкновенный человек. Я не про ее необычные способности, а про душевные качества. Мне невероятно повезло встретить ее, и еще больше повезло соединить с ней жизнь.
— И со свекрами Вам тоже, как мне кажется, повезло. Это ведь они с Анной Викторовной?
— Да, Виктор Иванович и Мария Тимофеевна.
— Замечательная хозяйка, которая снабжает Вас такими вкусными домашними ватрушками… А свекра Вашего я видел в ресторане при гостинице пару дней назад. Он с каким-то господином вел весьма оживленную беседу.
— Возможно, со своим поверителем. Я Вам говорил, что Виктор Иванович — адвокат.
— Значит, Вы с ним бываете по разные стороны правосудия?
— Случалось…
Штольману не хотелось вдаваться в подробности, и он решил вернуть внимание гостя к теме семейных снимков.
— Анатолий Иванович, а теперь Ваша очередь. Покажите мне карточку своей дочери, она ведь у Вас с собой? — попросил он, хотя изображение Юлии Анатольевны мало интересовало его.
— С собой. Небольшая карточка, конечно, но другая в бумажник и не поместится. Тут Юля с Василием тоже вскоре после свадьбы.
Яков Платонович взглянул на снимок, на нем улыбалась счастливая пара — очаровательное юное создание, совершенно не похожее на отца, и мужчина гораздо старше, чье лицо показалось ему знакомым.
— Мне кажется, я встречал Вашего зятя.
— Вполне возможно, хотя внешность у него обычная, могли и спутать с кем-то.
— А как его фамилия?
— Сиверс. А отчество — Сильвестрович. Думаю, такого сочетания нет больше ни у одного человека.
— Василий Сильвестрович Сиверс… Лет пять тому назад он был свидетелем по одному делу, что я расследовал. Если бы не он, могли бы осудить невиновного. Порядочный человек и неравнодушный.
— Именно такой. Другого мужа я бы для своей дочери и не желал. И Вам бы никогда не предложил познакомиться с недостойным родственником.
— А когда ожидается маленький Сиверс? — спросил Штольман, думая о том, что, возможно, их с Анной визит к семье Дубельта в какое-то определенное время может оказаться не к стати.
— Когда мой зять на него сподобится, — рассмеялся Анатолий Иванович.
— Не понял. Я думал, что Ваша дочь в положении. Вы сказали про свою невестку, что она захочет жить с племянницей, когда родится ребенок.
— Нет, я сказал, когда появится, а это не одно и то же. Они поженились только этой весной. Пусть как пара сначала поживут, попривыкнут к друг другу, приноровятся, плотских радостей вкусят, а там и о наследнике можно подумать. Василий не отрок, чтоб при виде женщины весь ум потерять. В тридцать пять лет разумный мужчина вряд ли захочет наградить ребенком двадцатилетнюю жену в первую брачную ночь, у него для это еще столько времени впереди. А вот премудростям плотской любви он юную жену несомненно научит, чтоб обоим это приносило наслаждение. Без этого ведь супружеская жизнь теряет часть привлекательности, даже если брак удачный. У нас с Еленой брак был счастливым не только потому, что мы с ней поженились по любви, а и потому, что узнали друг друга хорошо и как супруги, и как любовники, были с ней, как говорится, единым целым — и душой, и телом. Это и есть суть счастливой семейной жизни. Не так ли, Яков Платонович?
Штольман пробормотал что-то невразумительное.
— Яков Платонович, ну в чем тут стыд? Как говорится, это дело житейское. Я это же самое сказал перед свадьбой дочери, а она все же несведущая в этом вопросе была, не то что Вы. Я в свое время и Андрею это говорил.
— Тоже перед свадьбой?
— Ну Вы скажете, — махнул рукой Дубельт. — Если он и женится, то после тридцати. Хотя мог бы и сейчас уже, кроме жалования ведь есть имение, от деда доставшееся. Но не в меня пошел в отношениях с женщинами, в этого самого деда больше — тот довольно поздно женился и, что уж скрывать, погуливал на сторону… И Андрей все не может угомониться, то с одной дамой интрижка, то с другой, в двадцать шесть лет уж пора бы и постоянную любовницу завести, а то и жену себе присматривать. Говорил ему об этом в нашу последнюю встречу, когда он приезжал на свадьбу Юли, да бесполезно это… Люблю сына, разумеется, но, к моему большому огорчению, мы с ним не так близки, как мне хотелось бы. Наверное, не нужно было его так рано отдавать в военную гимназию — она потом стала кадетским корпусом. Он уже тогда начал отдаляться от нас, а дед этим воспользовался. А потом я на Турецкую ушел, а когда вернулся, можно сказать, и не узнал его. В мое отсутствие Михаил Ильич уже во всю на него воздействовал, было время, когда Андрей только с дедом общался. Елена из-за этого очень переживала, и это кроме того, что она за меня очень беспокоилась, боялась, что я с войны не вернусь. От всех треволнений сердце стало прихватывать… Я вернулся, жив, почти здоров — для обычного человека, не для военного, а она… Ее здоровье становилось все хуже — сердце стало колоть уже от небольших расстройств… Оберегал ее, конечно, как мог от всевозможных неприятностей, но это нереально… при таком папаше, как у них с Марией… который хоть кого со света сживет…
— Свекра вините? — напрямую спросил Штольман.
— Себя! Себя, дурака, виню! — со злостью сказал Дубельт. — После той войны я получил должность в Главном штабе. И сам радовался этому, и Елена мной очень гордилась. А надо было бросить столицу к чертовой матери, уехать куда подальше, хоть в Сибирь, и жить там… Пусть бы Андрей оставался в Петербурге с дедом, коли тот ему ближе отца с матерью стал… Яков Платонович, это не отцовская ревность. Был бы Михаил Ильич добрым, справедливым человеком, я был бы только рад, что сын к нему тянулся. Но, как я уже говорил Вам, он был человеком с неприглядным характером. Слава Богу, что Андрей не все его черты перенял. Груб бывает и, чего уж греха таить, прижимистый — не хочу более нелестного слова употреблять, сын ведь… Мог бы же, к примеру, Марии хоть что-то из дедова наследства выделить, хоть чисто символически. Но нет, все его. Его, и ничье больше. Я, было, попробовал заикнуться об этом, но в ответ получил, а зачем тетке деньги? Стара уже, чтоб замуж выходить, приданое не нужно, а я получаю достаточно, чтоб не бедствовать.