В этот момент раздался стук в дверь.
— Никак Ваши здешние соседи пожаловали, — предположил Анатолий Иванович.
— Нет, соседи к нам не ходят.
Постучали снова, на этот раз громче, а затем крикнули:
— Ваше Высокоблагородие! Яков Платонович! Это Евграшин.
— На службу вызывают, видимо, что-то серьезное, из-за пустяка домой за мной бы не прислали, — объяснил начальник сыскного отделения гостю и поспешил открыть дверь.
— Евграшин, что случилось? Убийство?
— Никак нет, Ваше Высокоблагородие. Один господин письмо на станции оставил, просил, чтоб Вам передали. Да не сказал, насколько спешно. Из участка Вы уже ушли, а дома Вас не было. Я сейчас опять мимо проходил, смотрю, ворота приотворены. Вот, — полицейский достал из-за пазухи конверт.
Яков Платонович взглянул на адрес отправителя — им был Аристов.
— Письмо несрочное, но спасибо, что принес. Можешь быть свободен.
— Рад стараться, Ваше Высокоблагородие!
Штольман вернулся в гостиную, Дубельт ждал его с тростью и цилиндром в руках.
— Яков Платонович, я не решился уходить в присутстивии Вашего подчиненного. Не хотел, чтоб полковник Трегубов знал о моем визите к Вам. Одно дело в ресторане вместе отужинать, другое — домой к Вам зайти, даже если вроде как и по служебной надобности, убедиться, что с уликами все в порядке. Спасибо, что пригласили. А в участок, если получится, я загляну завтра днем. В мундире, так что, возможно, и понравлюсь Вашему заместителю, — чуть усмехнулся он. — Всего хорошего!
— И Вам, Анатолий Иванович. До завтра, — Яков Платонович проводил гостя до ворот, закрыл их на засов и сел на лавку под окном кухни.
========== Часть 22 ==========
Штольман чуть ослабил галстук. Длинный день, не тяжелый, а просто долгий. От него только что ушел новый знакомый. Не в его привычке было приглашать домой людей, с которыми он встретился не далее как несколько часов назад. Да и приглашать к себе кого-либо вообще… Но Дубельту он отказать не смог. Хотя мог найти причину, как и сказал ему — у начальника сыска дела могли быть в любое время суток. Однако обманывать полковника ему не хотелось. Зачем было начинать знакомство с маленькой лжи, если он был не прочь продолжить его в Петербурге?
Дубельт ему понравился, широких взглядов, умный, наблюдательный, проницательный — хоть и больше, чем ему бы хотелось. Но, как ему представлялось, своей проницательностью в личных целях он не пользовался, поскольку она была в купе с порядочностью, Более того, в определенных ситуациях он осторожно делился своими мыслями и наблюдениями с теми, кого они касались, притом так, чтоб человеку не было неловко. Как это было в случае с ним самим.
До разговора с Дубельтом Яков считал, что в столице к внебрачному сыну князя многие будут относиться с высокомерием и надменностью, или, чего он не исключал, с презрением. Еще с любопытством, подобным тому, какое преобладало у жителей Затонска. Но по словам полковника, интерес некоторых персон к нему как к племяннику князя Ливена будет иметь совершенно конкретную цель. Дубельт сказал, что Павел Александрович очень разборчив насчет того, кого впускать в узкий круг своих приятелей и друзей. И быть в этом кругу, как он понял, хотели бы далеко не пара человек. Как же, не просто князь, а приближенный к самому Государю, пусть и благодаря своей должности, а не личным связям. Но это не какой-то граф или барон из провинции, который, возможно, и видел Его Императорское Величество лишь однажды откуда-нибудь издалека. Дубельт, по-видимому, полагает, что кое-кто решит, что теперь появилась возможность подобраться к Его Сиятельству через его племянника. Попытаются завязать приятельские отношения со Штольманом, а он приведет их к князю Ливену… Нет, подобного не случится. С новыми знакомствами нужно будет быть осторожным. И со старыми тоже. Как раньше. И даже еще больше. Далеко не все люди порядочные и искренние, какими хотят казаться, он знал об этом наверняка. Дубельт, к счастью, не из таких. Он рассказал о себе и своей семье больше, чем обычно говорят новому знакомому. Возможно, потому, что хотел дать Штольману понять, что его искренность настоящая, а не показная, а, возможно, и потому, что, зная тайны Ливенов, он посчитал нужным сообщить ему то, чем, вероятнее всего, делился далеко не с каждым. В любом случае это доверие, и оно многого стоит. А то, что, как он подозревал, отношения у Дубельта и князя Ливена были ближе, чем полковник сказал ему, на это были веские основания — особенности службы обоих. У него самого были особенности службы, о которых он не распространялся.
Служба. Раньше для жителей Затонска Штольман был только начальником сыскного отделения, и они обращались к нему по делам, в которых он должен был разбираться, находясь на своей должности. Теперь люди к нему шли и со своими проблемами и переживаниями — как Аристов, чье письмо лежало у него в кармане и ожидало, когда он его прочтет.
«Милостивый государь Яков Платонович!
Благодарю Вас за беседу со мной и Ваши советы. Осмелюсь еще раз отнять у Вас время и рассказать, как сложились мои дела. Не обессудьте, рассказ мой будет подробным, так как кроме Вас своими новостями мне поделиться не с кем.
После разговора с Вами я не мог успокоиться. Думал, как уговорить Афанасия принять мою помощь. Чтоб это не казалось ему подаянием и не оскорбило его достоинства. И надумал. Афанасий по службе всегда имел дело с калькуляциями и преуспел в этом. Только вот найти место, где бы ему платили приличное жалование, или через время попросить прибавки, он был не в состоянии. Работал честно и усердно за жалование, что было положено ему при найме, и до тех пор, пока хозяин держал его. Я подумал, что мог бы по достоинству оценить его знания и умения. В том моем имении, где сам я бываю нечасто, сменился управляющий. В хозяйственных делах он разбирается лучше некуда, а вот с бумагами, особенно где цифры, у него затруднения. Я уже подумывал искать другого, но пришел к мнению, что Афанасий мог бы стать его помощником, чтоб вести дела, особенно по части счетоводства. Этим ведь может заниматься и человек немолодых лет с уже некрепким здоровьем. Должность дала бы Афанасию не только жалование, но и хорошее жилье в усадьбе и столование, да и присмотр, если занедужит. Предложить место, это же не подаяние дать. Решил из Затонска ехать прямо к нему, даже не заезжая домой.
Ох не зря батюшка беспокоился об Афанасии, сразу было видно, что он в очень затруднительном положении, съемная комнатка маленькая, в ней почти ничего. Выглядит осунувшимся, здоровье его явно подводит, а средств на лечение, по-видимому, не хватает, если они вообще имеются. Он очень удивился, что я приехал, но был рад. Только его радость была какой-то тихой, словно он стеснялся ее проявить. Предложил мне чаю с дороги, извинился, что к нему ничего нет. Я себе чуть по лбу не постучал, знал ведь, что он нуждается, а даже гостинца не принес. Тут вспомнил, что на станции купил калач и круг колбасы, но отломил лишь по кусочку. Негоже подобное в качестве гостинца на стол выкладывать, но лучше это, чем совсем ничего. Сказал, мол, не побрезгуйте, Афанасий Савельевич, торопился, даже в лавку не зашел. Положил на тарелку свои припасы и заметил, как он посмотрел на еду — голодными глазами и сразу отвел взгляд в сторону. Я подумал, что, скорее всего в последнее время он даже простой пищи вдоволь не ел. Решил, что заберу его в любом случае, согласится на ту должность или нет. Сил-то сопротивляться у него все равно нет.
Я справился у него насчет его службы. Он ответил, что помогает одному купцу, когда здоровье позволяет. А когда бывает слабость, и ноги плохо слушаются, на службу не ходит. Но того, что платит ему купец, на жизнь хватает. Я подумал, что хватает не на жизнь, а на жалкое существование. Рассказал ему про должность в моем поместье. Сказал, что мне нужен человек знающий и честный, которому можно доверять. Что дел с бумагами много, но безотлагательных нет, ими он может заниматься в те дни, когда ему легче. И что доктор в том уезде замечательный, разные хвори лечит и ему поможет. Что лечение будет за мой счет. Что хотел бы, чтоб он переехал в поместье как можно скорее.