Афанасий ответил, что место, безусловно, хорошее, только на него я могу легко найти опытного и честного помощника управляющего, работа которого не будет зависеть от его самочувствия, и на которого не нужно тратиться на доктора. Я попытался настаивать, но он заявил, что дальний родственник ему ничем не обязан, чтоб в его лице взваливать на себя обузу. И тут я не выдержал и высказался, что я обязан ему своей жизнью и счастьем моих родителей. И что кровный отец это не обуза. И заберу его все равно, хоть на должность, хоть так.
Он спросил, откуда мне известно, что он мой отец. Я пояснил, что когда матушка была совсем плоха, то поведала мне, что в молодости была влюблена в Афанасия, но когда он попросил у родителей ее руки, ему отказали. А когда она им призналась, что в положении, они принудили ее выйти замуж за мужчину с приличным доходом — или за Харитона Трифоновича, родственника ее несостоявшегося жениха, или за старого вздорного соседа. Харитон Трифонович стал ей хорошим мужем, у них появились взаимные чувства, сына жены он считал своим родным и просил ее не говорить Афанасию о ребенке. Афанасий вздохнул — глубоко и горько.
Я поинтересовался, не держал ли он на матушку обиды, что она вышла за другого. Афанасий ответил, что подозревал, что решение о замужестве не ее собственное, так как Оленька не была меркантильной особой, чтоб променять любовь на деньги. Что потом видел, что она полюбила мужа и была счастлива с ним, а он с ней. И что позже понял, что несмотря на свою сильную любовь, сам он не смог бы сделать ее такой счастливой как Харитон, что ничего не смог бы дать ей для счастья. Я заметил, что он сделал ее счастливой, дал ей ребенка. Ей и ее мужу. И что мне жаль, что от него скрыли, что у него есть сын, и что он узнал об этом только через сорок пять лет.
Афанасий ответил, что когда увидел Оленьку с мальчиком, то подумал о том, что если б он был ее мужем, это был бы его сын, а не Харитона. А затем о том, что жена может родить ребенка и не от мужа, а от того мужчины, с кем была близка кроме него. Как, возможно, и случилось с Оленькой. Но он не хотел рвать ей душу своими расспросами, не хотел вмешиваться в их семью, тем более, что Харитон любил ее и ее сына. Если бы не любил, не принял мальчика, то рано или поздно он бы вероятно насмелился спросить Оленьку, не по той ли это причине, что сын ее мужу не родной. Но Харитон был мальчику прекрасным любящим отцом, и Афанасий решил, что ворошить прошлое и вносить возможный разлад в семью Оленьки он не имел права.
Я переспросил его, правильно ли я понял, что он предполагал, что я мог быть его сыном. Он ответил, что допускал такую возможность. Не знал только, подозревал ли Харитон, что сын мог быть ему не родным. Но поскольку Харитон относился ко мне с отцовской любовью, он и был моим настоящим батюшкой в любом случае. Я спросил его, неужели он не хотел знать наверняка, его ли сын у Ольги. Он вздохнул, что, разумеется, хотел. Хотел и боялся узнать правду. Если б сын оказался его, он бы думал, что лишился не только невесты, но и ребенка. И что это еще больше разбило бы ему сердце. Признался, что он человек слабого характера, нерешительный и несмелый, пожалуй, единственное, что он сделал вопреки своей натуре — это уговорил Оленьку быть вместе до венчания, так как полюбил впервые в свои двадцать два года, полюбил так сильно, что потерял всякий разум. Хотел делить любовь со своей суженой, иметь с ней семью и не предполагал, что ему могли отказать, ведь он хотел жениться на Оленьке, испытывая к ней сильные чувства. А что для женитьбы кроме сердечных чувств еще должно было быть что-то за душой, чтоб содержать жену, даже не задумывался. О чем в первую очередь задумались Ольгины родители, прямо сказав ему, что воздыхатель, который не в состоянии обеспечить их дочь, ее в жены не получит, как не получит и ее приданого, на которое он якобы рассчитывал. И потребовали, чтоб он, проходимец, оставил их дочь в покое, а если заявится еще раз, его просто выгонят в шею. Афанасий в дом к Оленьке больше не приходил, встречался с ней в городе еще два раза, надеясь, что она принесет добрые вести, что смогла уговорить родителей на их брак. Но родители были непреклонны. Потом он получил от нее записку, что им лучше более не видеться, поскольку вместе им быть все равно не суждено. А через две недели после этого узнал, что Оленька вышла замуж за его троюродного брата Харитона. Узнал от их общего родственника, который был приглашен на свадьбу в имение, где молодые и стали жить.
С одной стороны, мне было жалко Афанасия, с другой, я подумал, что если бы матушка стала его женой, она бы только мучилась с таким рохлей, который даже не сделал попытки бороться за свое и ее счастье, а тут же отступил. И что вся его жизнь по сути не сложилась именно из-за того, что он не мог постоять за себя, что при любых трудностях опускал руки и пускал все на самотек, авось все как-нибудь само собой уладится. И что такая незавидная жизнь могла быть и у моей матушки, выйди она за него, и у меня самого. Хорошо, что Харитон Трифонович стал ей мужем, а мне отцом.
И все же об Афанасии нужно было позаботиться, нельзя было оставлять больного старика одного. Я твердо сказал, что хочет он того или нет, увезу его в свое поместье. Что это воля батюшки, позаботиться о нем, и я ее нарушать не стану. Если не хочет быть помощником управляющего, настаивать не буду, это его право, соглашаться на это место или нет. А мой долг — дать ему стол и кров. И что я принял решение и не изменю его. Что помогу ему собрать его вещи и, если откажется идти сам, донесу его до коляски, все равно у него ноги плохо ходят. Тогда он еще раз вздохнул и сказал, что я истинный сын своего батюшки Харитона Трифоновича, весь в него характером, и что он гордится мной. Согласился ехать, но только при условии, что будет помогать управляющему с бумагами, чтоб не быть нахлебником. И что у него есть просьба. Я пообещал, что если это в моих силах, то выполню ее. Афанасий сказал, что хотел бы взять толкового юношу, желательно сироту, чтоб учить его всем премудростям ведения дел, чтоб со временем тот мог сам заниматься ими. Я посчитал его просьбу разумной — с одной стороны, Афанасий научит молодого человека всему, что знает, с другой, за ним самим будет пригляд. Через четыре часа мы были уже в поместье. Я разместил его в гостевой комнате в усадьбе. А он, разобрав свои нехитрые пожитки, сразу попросил дать ему конторские книги. Сейчас с ними и разбирается, пока я пишу Вам письмо. Завтра повезу его к доктору, чтоб осмотрел.
Жене и детям решил про наше с Афанасием настоящее родство не говорить. У меня как был единственный отец Харитон Трифонович, так навсегда и останется. Но Афанасию сказал, что когда буду приезжать в имение один или с семьей, с женой и детьми, он будет сидеть с нами за хозяйским столом. Он согласился и признался, что о такой чести и мечтать не смел. И что его сердце радуется, что Харитон воспитал сына человеком достойным, порядочным и добрым, каким и был сам.
Яков Платонович, письмо я отдам своему егерю, он сегодня же едет поездом по делам и оставит мое послание в Затонске у дежурного по станции. Надеюсь, его Вам передадут. В своей следующий визит в Затонск я хотел бы непременно встретиться с Вами и еще раз поблагодарить Вас за Ваше участие и помощь.
С истинным к Вам почтением,
А. Аристов»
Яков Платонович свернул письмо Аристова и положил его в конверт. Он считал, что помог Аристову лишь тем, что выслушал его. Даже в его советах он по сути не нуждался. Сам бы пришел к какому-нибудь решению, а затем приступил к его выполнению. Как, по-видимому, поступал имевший стержень Харитон Трифонович, отец, который воспитал его, а не слабовольный Афанасий. Он подумал и своем отце князе Ливене, у которого, судя по всему, как и у Афанасия Аристова не было твердого характера, и который позволил своему родителю распоряжаться его жизнью. Что и послужило причиной того, что он не смог иметь семью с любимой женщиной и их сыном. Но в отличии от Афанасия, который даже не набрался мужества узнать, не он ли являлся отцом виденнего им не раз ребенка своей бывшей невесты, а так и предпочел оставаться в неведении, князь Ливен, как только узнал о существовании внебрачного сына, принимал участие в его жизни — так, как ему позволяли обстоятельства, и любил его, пусть и тайно.