— Егорушка, постой пока.
Затем обратился к Штольману:
— Добрый день, господин Штольман. Вы очень заняты?
— Нет, господин Дубровин, проходите, располагайтесь. С чем пожаловали?
— Поговорить опять хотел с Вами, если не буду Вас слишком отвлекать… Как видите, у меня… новые обстоятельства…
Новые обстоятельства спросили:
— Тятенька Юлий Глигольич, где мы?
— Егорушка, мы в полицейском управлении, пришли навестить знакомого, Якова Платоновича.
— Он меня у тебя не забелет?
— Не заберет. Не волнуйся. Сядь вот на стул тут у окна. Господин Штольман, можно?
Штольман кивнул. Дубровин поднял мальчика и посадил на стул, который стоял у круглого стола у окна и был дальше всего от стола следователя.
— Ты смотри в окошко, а потом мне расскажешь, что видел.
Не успел он сделать пары шагов, как ребенок снова спросил:
— Тятенька Юлий Глигольич, ты куда?
— Егорушка, я посижу с Яковом Платоновичем рядом, нам поговорить нужно. А ты там или в окошко смотри, или с паровозиком играй, только не шуми.
— Егорушка, может ты чаю хочешь? — спросил Штольман и, пошарив в ящике стола, добавил, — с печеньем.
— Хочу.
— А Вы?
— И я не откажусь.
— Принесите три кружки чаю, — крикнул в коридор начальник следственного отделения.
Дежурный принес чай, Штольман поделился с мальцом печеньем. Поставил тарелку и стакан с чаем на круглый стол, где стоял графин с водой и стакан.
— Тятенька Юлий Глигольич, чай голячий.
— Ну так подожди, пусть остынет. Егорушка, смотри в окошко, может, нашу Акулину увидишь, она в лавку пошла и на рынок. Я ей сказал тебе петушка на палочке купить. Ты уж смотри хорошенько, не пропусти ее.
Ребенок уставился в окно. В ожидании Акулины с гостинцем.
— Тятенька Юрий Григорьевич, значит… Что ж, поздравляю Вас с новоприобретенным отцовством, — улыбнулся Штольман, глядя на девятнадцатилетнего юношу, которого величал тятенькой четырехлетний малыш. Он подумал о том, что дю Плесси стал отцом для детей жены тоже в девятнадцать, а разница с ее старшим сыном была, как сказал Паскаль, двенадцать лет. У Дубровина пятнадцать, но у него другая ситуация — в отличии от дю Плесси, который женился на вдове с детьми, его самого могли посчитать отцом ребенка, чего он и опасался.
— Яков Платонович… Можно я Вас по имени-отчеству буду называть?
Штольман кивнул.
— Яков Платонович, давайте только разговаривать негромко. А то вдруг он услышит да поймет что-то… Я ему пытался разъяснить, что я его брат, а не отец, да все без толку. Это бабка Марья его надоумила. Когда он у нее плакал сильно, говорила ему, что барин Юрий Григорьевич к нему скоро приедет, будет к нему как тятенька относиться. Только подождать надо. Видно столько раз это повторяла, что у него в голове это отложилось. Правда, не совсем так, как она говорила. Я приехал, а он ко мне бросился: «Тятенька Юрий Григорьич, наконец ты приехал!» Вцепился в меня и с того момента никуда не отпускает. Домой ехали, всю дорогу за руку держал, даже когда спал. А дома хвостиком за мной бегает. Везде. И каждый раз называет меня тятенька Юрий Григорьич.
— Ну, видимо, не воспринимает он взрослого, хоть и молодого человека как брата. Мужчина — значит отец. И этот отец ему так сильно нужен, что по-другому он Вас называть отказывается.
— Так все бы ничего. Только на нас уже коситься стали… Он же везде так меня называет, а не только дома. В лавку пришли, спрашиваю, каких конфет ему купить. А он: «Тятенька Юрий Григорьич, купи мне в синенькой бамажке». А потом у цирюльника ножниц больших напугался: «Тятенька Юрий Григорьич, он мне ушко отрезать хочет…»
— Да уж… А почему он спросил, не заберу ли я его?
— В деревню к родителям Петька Зайцев приезжал, он теперь городовой в Сосновске. Бабка Марья его увидела и сказала соседке, как бы Егорку в полицию не забрали. Раз такая беда случилась. Егорушка подслушал и запомнил.
— Какая беда?
— Я ведь почему поехал туда спешно… Я письмо получил, которое бабка Марья попросила Пахомыча написать… чтоб я ехал скорее, так как Дуняшка… вроде как от безысходности…
— Руки на себя наложила? — нахмурился Штольман.
— Да, может, это и к лучшему было бы, хоть и звучит… немилосердно… Нет, работу себе нашла в городе… в доме одном…
— И какая в этом беда?
— Так дом-то терпимости… Я в борделе до этого ни разу не бывал, а теперь вот пришлось. Поехал туда с ней поговорить. Вышла она ко мне, и не узнать ее. Наряжена, накрашена как… последняя…
— Ну так она сейчас и есть последняя… — чуть скривился Яков Платонович. — Не одалиска же в элитном заведении…
— Я ее спросил, зачем она в заведение пошла. Неужели во всем городе лучше места не нашлось. А она сказала, что в этом я виноват.
— Вы?! Каким образом? Не Вы же ее из поместья попросили, а, вероятно, новые хозяева.
— Виноват, что ребенка ей сделал, а после этого одна дорога — к маман.
— Интересно девки пляшут… Значит, это не отец Ваш, а Вы таким… сладострастным оказались?
— Да, она пытается сейчас представить, что это я — отец Егорушки. Говорит, что об этом все узнают… Именно, чего я и боялся…
— Ну так что ж, он и так Вас тятенькой называет, какая уж тут тайна…
— Ну да, это, можно сказать, уже не тайна… А то, что я ее толкнул к тому, что она продажной девкой стала… после того, как ее силой взял — это да… И если не хочу, чтоб об этом стало известно, должен раскошелиться.
Штольмана переднуло внутри — снова продажная… особь и шантаж, как же ему это надоело. Совсем недавно он узнал от Белоцерковского о шантаже Стаднитского малолетними продавцами плотских утех, которых ранее они считали жертвами его порочной натуры… Но он постарался спросить спокойным тоном:
— И на сколько, если не секрет?
— На десять рублей.
— И за десять рублей она эту якобы Вашу тайну собирается хранить? Невелика цена. Я бы сказал, что это еще… умеренно…
— Десять рублей в месяц. Каждый месяц.
— А вот это уже, конечно, верх наглости. Но Вы ведь ей платить не собираетесь?
— Так если бы даже хотел, у меня таких денег нет. Я ей так и сказал. А она ответила, что если ублюдка барского есть деньги взять, то и ей найду. И что делать — ума не приложу…
— И каким образом она хочет эту тайну обнародовать?
— В полицию заявить.
— Насчет изнасилования, которое якобы имело место пять лет назад? Не слишком ли она… подзадержалась с таким заявлением? С такой бедой надо сразу бежать, пока доктор освидетельствовать может… На что же она рассчитывает?
— Да ни на что. Только чтоб мою репутацию погубить, если откажусь платить.
— Подождите, так репутация Вашего отца в городе, наверное, тайной за семью печатями не была. И он сам говорил, что ребенок его. Даже вон нашел пьяницу, чтоб мальчик незаконнорожденным не числился. При всех его грехах хоть как-то участь незаконному сыну облегчил. С чего бы людям сейчас ей верить, что это Вы отец мальчика, да еще ставший им таким премерзким способом?
— Так она не в Сосновске, где моего папашу и меня знают, это угрожает сделать, а в Затонске. К Вам в участок письмо послать. Как я сказал, здесь меня плохо знают, поэтому поверить могут. Она так думает. Я ведь к Вам собственно по этому поводу и пришел. Спросить, что мне делать…
— Ничего. Пусть пишет. Откроем дело о попытке шантажа и клевете. Если до суда дойдет, думаю, люди из Сосновска подтвердят, что Ваш отец хоть сына от Дуняшки официально и не признал, но не отрицал, что он его. Только Вам в этом случае будет нужен хороший адвокат, чтоб Вашу защиту правильно выстроить. Виктор Иванович в таких делах весьма компетентен. И я Вам его рекомендую не потому, что он мой тесть, а потому что знаю его как хорошего проверенного, который своих доверителей защищает добросовестно, и порядочнейшего человека. А насчет вознаграждения не беспокойтесь, потом с ним этот вопрос уладите.