Чем более эстетически восприимчивой становится публика и чем свободнее становятся авторы, тем более разнообразной в стилистическом отношении становится литература.
В 1792 году Николай Карамзин показал, насколько лёгким и живым способен быть литературный русский язык. Экспериментальная повесть «Бедная Лиза» произвела на писателей впечатление не меньшее, чем на читателей. Среди последователей Карамзина оказались Михаил Загоскин и его младший коллега Александр Пушкин, которых за успехи в словесности одновременно избрали членами Российской академии. Михаил Лермонтов шёл в литературе за ними следом. Желающие могут попытаться определить, кто автор этого отрывка – Лермонтов, Пушкин или Загоскин:
⊲
В зале, во всю длину которой был накрыт узкой стол, человек двадцать, разделясь на разные группы, разговаривали между собою. В одном углу с полдюжины студентов Педагогического института толковали о последней лекции профессора словесных наук; в другом – учитель-француз рассуждал с дядькою немцем о трудностях их звания; у окна стоял, оборотясь ко всем спиною, офицер в мундирном сюртуке с чёрным воротником. С первого взгляда можно было подумать, что он смотрел на гуляющих по бульвару; но стоило только заглянуть ему в лицо, чтоб увериться в противном.
Даже сейчас, двести лет спустя, это живой, легко читаемый, мелодичный и без труда понятный текст. Нужные слова расположены в нужных местах, как требовал от коллег Джонатан Свифт.
Все ли знаменитые писатели были хорошими стилистами?
Нет.
Спустя больше чем полвека после Пушкина и Загоскина, без малого через сто лет после гладкописи Карамзина читатели увидели, к примеру, такой пассаж:
⊲
И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
Понять это можно, только если читать очень медленно или со второго раза. Написано через пень-колоду. В более раннем произведении того же автора проблемы со стилем ещё более очевидны:
⊲
В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определёнными и сухими чертами. <…>
Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело.
Подобным примерам тяжёлых проблем с литературным стилем у Льва Толстого нет числа. «Вошло лицо, лицо это был князь». «Был князь… был небольшого роста… бывшие в гостиной были знакомы… было скучно». «Ему все уж надоели ему… слушать их ему… из прискучивших ему… больше всех ему надоело». У автора, кроме прочего, нет и слуха.
Грамотный редактор такую рукопись вернёт. Косметической правкой тут не обойтись. Надо переделывать всё целиком: это плохо написанный текст.
Прекрасный стилист Константин Паустовский вспоминал, как удивился, увидав у Исаака Бабеля толстую стопку машинописных страниц. «Все мы знали почти телеграфную краткость его рассказов, сжатых до последнего предела. Мы знали, что рассказ больше чем в десять страниц он считал раздутым и водянистым. Неужели в этой повести заключено около ста страниц густой бабелевской прозы? Не может этого быть!»
И верно, в стопке лежали штук восемь редакций рассказа «Любка Казак».
⊲
– Слушайте! – сказал Бабель, уже сердясь. – Литература не липа! Вот именно! Несколько вариантов одного и того же рассказа. Какой ужас! Может быть, вы думаете, что это – излишество? А вот я ещё не уверен, что последний вариант можно печатать. Кажется, его можно ещё сжать. Такой отбор, дорогой мой, и вызывает самостоятельную силу языка и стиля. Языка и стиля! – повторил он. – Я беру пустяк: анекдот, базарный рассказ – и делаю из него вещь, от которой сам не могу оторваться. Она играет. Она круглая, как морской голыш. Она держится сцеплением отдельных частиц. И сила этого сцепления такова, что её не разобьёт даже молния. Его будут читать, этот рассказ. И будут помнить.
Рассказы Бабеля – как и рассказы Пушкина, Гоголя, Лескова, Чехова, Бунина, Набокова – читаются на одном дыхании. У каждого из этих авторов свой особенный, узнаваемый стиль: он помогает читателю повторить акт творчества писателя, воссоздать для себя его текст…
…а постоянные спотыкания Толстого заставляют физически ощутить, насколько трудно он управляется с русским языком, как ему тяжело ворочать слова, складывать из них фразы и натягивать эти фразы на мысли, которые хотелось бы выразить словами. Текст не играет, не катается, как круглый морской голыш, – он покрыт буграми, трещинами и зазубринами. Нет в толстовском тексте самостоятельной силы языка и стиля; он не держится сцеплением отдельных частиц, а разваливается.