Одним из следствий коллективных действий является то, что условные кооператоры должны обладать способностью оценивать намерения и возможные действия других. Таким образом, народная теория разума, отрицающая любую связь между намерениями и действиями, не очень подходит для реализации коллективных действий, и подобные культурные образцы были замечены. Культурный антрополог Ева Данцигер (2006) обобщает этнографическую литературу, описывающую общества, в том числе изучаемых ею мопанских майя, в которых понимание ментального состояния человека - его или ее намерений - не считается действительным или релевантным средством объяснения речи или социального действия. Роберт Пол (Robert Paul, 1995: 20) предполагает, что ситуация, которая может соответствовать такой народной теории, возникает в небольших, тесно интегрированных группах, таких как общины шерпов, которые он изучал, где считается угрозой социальной гармонии говорить "открыто о некоторых аспектах реальности". Предположение Пола требует эмпирической кросс-культурной проверки, но, судя по представленным им данным, я отношусь к нему скептически. Хотя малый размер группы может быть одним из причинных факторов, в случае с шерпами я бы отметил, что здесь играет роль важный культурный фактор, а именно то, что в их буддийских религиозных доктринах отсутствует развитое представление о мыслящем "я", а вместо него используется метафизическое понятие "сем". Это внутренний человек, который, по выражению Павла (1995: 32), "предназначен" для того, чтобы быть по своей природе хорошим или плохим.
Последствия народной теории разума для судебной практики
Чтобы сотрудничество процветало, важно представить себе народную теорию разума, которая выявляет связь между намерениями и социальными действиями и даже позволяет ретроспективно предсказать душевное состояние человека, которое послужило толчком к совершению того или иного действия в прошлом. Кроме того, эта теория должна быть унифицированной, то есть применимой ко всем людям в обществе без учета социального положения или других социальных или культурных соображений. Очевидно, что такой тип мышления встречается не всегда. Из обществ, которые мы с Лейном Фаргером изучали в сравнении, Египет Нового царства был политически централизованным государством. Он наделил фараонов огромной властью и почти божественным статусом, а в остальном получил довольно низкие оценки по показателям коллективных действий. Слабо развитые судебные институты подвергали обвиняемых во многом произвольным решениям, поскольку ни теория, ни практика судопроизводства не предусматривали четких процедур рационального распределения вины. О произвольном характере этой системы свидетельствует тот факт, что обращение к оракулу было общепринятой практикой для вынесения вердикта о виновности или невиновности. Кодифицированных законов не существовало, поэтому судебные решения фараонов, жрецов и других властей (специализированных судей не было) часто были произвольными и склонялись в пользу элитных слоев общества. Т. Г. Х. Джеймс (1984: 78) сообщает: "То, что бедные и слабые могли добиться справедливости, было основной целью правового процесса в Древнем Египте; но справедливость для таких людей не приходила легко".