Отмечаются различные культурные практики, размывающие групповые границы и способствующие межгрупповому социальному взаимодействию, такие как обязательные экзогамные браки и связанные с ними культурные практики, облегчающие взаимодействие между лингвистически различными группами. Коренные жители Северной Америки киова, в частности, известны своей частотой межкультурных взаимодействий, включая браки ("многие киова вспоминают предков арапахо, шайенов или кроу" (Hickerson 1996: 75)). Этнографы отмечают широко распространенное явление, когда женщины кочевников часто "выходят замуж" в более оседлую группу ("гипергиния"), несмотря на культурные и языковые различия. В одном из наиболее важных социальных процессов, обнаруженных в западной части Новой Гвинеи, группы с очень подвижным составом и частично основанные на "неагнатическом" (неродственном) наборе, формируются вокруг успешных "больших людей" (лидеров фракций). По словам Эндрю Стрэтэрна (1982: 37), "большие люди" "используют разговоры о спуске... чтобы создать впечатление стабильности [группы] там, где эмпирические события свидетельствуют о текучести". Кэтрин Энн Спилманн (1986) обобщает обширную этнографическую литературу, касающуюся малых эгалитарных обществ, которые связаны между собой этническими или другими социальными границами посредством различных форм социального и кадрового обмена.
Согласно одной из теорий группового отбора, просоциальное поведение отбирается, когда между местными популяциями существует конкуренция. Однако этнографическая реальность заставляет считать это утверждение ошибочным, если рассматривать его с точки зрения небольших "племенных" обществ. В этнографии отмечены ситуации, когда деревни являются автономными политическими единицами и когда не существует государства, которое могло бы сдерживать межпоселенческие войны. Эти условия связаны с устойчивой причинно-следственной связью, объединяющей внутригрупповой фаворитизм с убийствами, кровной местью и войнами между группами. Если бы биологический отбор вообще происходил в таких ситуациях, он, вероятно, благоприятствовал бы насильственному и агрессивному поведению, а не просоциальности. Марк Говард Росс (1992) подтверждает это результатами своего кросс-культурного исследования, в котором группы, получившие высокие баллы по частоте войн, также получили высокие баллы по жестким практикам социализации, которые потенциально могут привести к агрессивным формам поведения у взрослых мужчин. Может ли это хоть как-то соответствовать биологическому отбору на просоциальность? Сомневаюсь. Как напоминает нам Рэндольф Нессе (2001: 9), групповой отбор может с такой же легкостью отбирать "склонность к дегуманизации, эксплуатации и убийству членов чужих групп, что вряд ли является типичным примером морального поведения".
Недостатки теории группового отбора проявляются в полной мере, когда мы рассматриваем хорошо известные общества аборигенов высокогорной части Новой Гвинеи. Д. К. Фейл (1987) в своей работе по кросс-культурному сравнению выделяет две модели сообществ, одна из которых характеризуется высоким уровнем внутригрупповой солидарности и относительно закрытыми границами, а другая - более подвижными групповыми границами. В последнем случае, преимущественно в западной части Новой Гвинеи, конкурирующие Большие Люди и их фракции участвуют в обмене свиньями через обширные сети взаимодействующих домохозяйств, и эта модель связана с относительным сокращением как общинной жизни, так и общих религиозных ритуалов. Интересно, что в другой, преимущественно восточной социальной модели Новой Гвинеи, состязания Больших Людей встречаются реже. Вместо этого высокие уровни внутригрупповой сбалансированной взаимности и общие религиозные верования сочетаются с тщательно продуманными ритуальными циклами, которые обеспечивают сравнительно высокий уровень социальной солидарности в тесно связанных нуклеированных сообществах.
Согласно представлениям Дарвина и современной теории группового отбора, восточные группы должны быть более успешными и иметь тенденцию к распространению за счет формирований Большого Человека, однако в реальности все обстоит с точностью до наоборот. Именно на востоке существуют более выраженные адаптивные проблемы, обусловленные межгрупповой конкуренцией, выражающейся в разрушительной модели "тотальной" войны с небольшим количеством правил ведения боевых действий. Эта модель приводит к более высокой, по сравнению с западным регионом, смертности мужчин и женщин от войн на душу населения, вплоть до 32 процентов мужчин на поколение, погибших в боях. Кроме того, в восточном регионе средний размер группы меньше, чем в западном, а общая плотность населения ниже. В западном регионе войны рассматриваются как разрушение обмена между группами на большие расстояния и циклов обмена, которые служат витринами для соревнования за престиж. Соответственно, "большие люди" поощряют институты, включая выплаты компенсаций за войну, похожие на древнюю англосаксонскую практику wergild, которые "сглаживают" интенсивность войны.