Однажды утром врач сказал, что больше не придет: больной безнадежен.
— Его убила сырость.
Мориссо грозил небу кулаками. Бедняков убивает всякая погода: был мороз — плохо, а теперь вот оттепель — и еще того хуже стало. Если бы не упрямство жены, они уж давно бы разом покончили со всем этим, все втроем убрались бы из этой проклятой жизни. Стоило только сжечь мерку угля и напустить угару.
Мать еще раз ходила в мэрию, и ей обещали прислать пособие. И вот теперь они сидят и ждут. Ужасный день! С потолка несет холодом, в углу протекает, пришлось подставить ведро. Со вчерашнего дня ничего не ели, а мальчик выпил только чашку какого-то отвара, который им принесла привратница. Отец сидел у стола, сжав голову руками; он совсем отупел, в ушах у него все время шумело. Заслышав чьи-нибудь шаги в коридоре, мать каждый раз подбегала к двери, думая, что несут обещанное пособие. Прошло шесть часов, а его все не несли. Надвигались сумерки, мрачные и мучительные, как агония.
И вдруг, когда уже совсем стемнело, послышался прерывистый лепет Шарло:
— Мама… мама…
Мать подбежала. Ее лица коснулась струя глубокого выдоха, и все стихло. Она едва различала в темноте запрокинутую голову и напряженную шею ребенка.
— Скорей света!.. Огня! Скорей огня!.. — отчаянно и умоляюще закричала она. — Шарло! Скажи хоть словечко!
Она чиркала спичку за спичкой, но все они ломались в ее пальцах. Потом трясущимися руками ощупала лицо своего сына.
— Умер! Господи! Мориссо, ты слышишь? Он умер!
— Умер? Ну да, умер… Ну что же, так лучше.
Услыхав рыдания матери, г-жа Бонне решилась, наконец, зайти к ним со своей лампой. И вот, когда женщины укладывали на постели холодное маленькое тельце, в дверь постучались: принесли долгожданное пособие — десять франков деньгами и талоны на хлеб и мясо.
Мориссо зло рассмеялся и сказал:
— Опоздали. Благотворители, как поезд, всегда опаздывают.
А каким жалким был маленький, легкий, словно перышко, трупик исхудавшего ребенка! Он занимал на матраце очень мало места. Кажется, положи вместо него подобранного на улице замерзшего воробушка — он столько же занял бы места.
Между тем к г-же Бонне вновь вернулась вся ее любезность. Она заявила, что Шарло ничуть не потревожит, если родители позавтракают рядом с ним, и вызвалась сходить за хлебом и мясом; обещала принести и свечу. Мориссо согласились. А когда соседка вернулась и поставила на стол горячие сосиски, изголодавшиеся люди набросились на них и ели с жадностью, сидя почти рядом с покойником, маленькое личико которого белело в полумраке. Потрескивали дрова в печке. В комнате стало тепло и уютно. Глаза матери то и дело наполнялись слезами; слезы крупными каплями падали на хлеб. Как бы хорошо было сейчас их мальчику! С каким удовольствием он поел бы сосисок!
А г-жа Бонне старалась изо всех сил. Около часу ночи Мориссо заснул, положив голову на постель, в ногах Шарло, а женщины варили кофе. На кофе пригласили еще одну соседку, восемнадцатилетнюю швею, которая принесла с собой немного водки на донышке бутылки. Три женщины отхлебывали маленькими глотками кофе и вполголоса беседовали — рассказывали друг другу всякие необычайные случаи смерти. Мало-помалу голоса их зазвучали громче, а круг затрагиваемых тем становился все шире. Они уже судачили обо всем: о том, что творилось в их доме, в их квартале, о преступлении на улице Ноллет. Время от времени мать вставала и подходила взглянуть на Шарло, словно желая еще раз убедиться, что он недвижим.
На следующий день нельзя было похоронить Шарло, так как накануне вечером не сделали в полицию заявления о его смерти, поэтому весь следующий день родители провели в комнате, где лежал мертвый Шарло, ведь у них была только одна комната. Они спали, ели, пили возле него. Порой они даже как будто забывали, что он умер, а вспомнив, еще и еще раз переживали свою утрату.
На второй день принесли, наконец, гробик, бесплатно выданный благотворительным комитетом, — из четырех плохо выструганных досок, размером не больше ящика для игрушек. Шарло уложили в этот ящик — и в путь!
За похоронными дрогами первым шел отец с двумя повстречавшимися дорогой товарищами, за ними — мать, г-жа Бонне и другая соседка, швея.