Милена Миллинткевич
Как Люсинда за Оскаром ходила
Люсинда Спесивцева, заслуженная доярка колхоза им. ЛСТЦК или как вещает обшарпанная вывеска на стене правления, колхоза им. «Луча Света в Тёмном Царстве Коммунизма», до замирания сердца и нервной трясучки любила смотреть трансляцию вручения кинопремии Оскар.
Лузгая семечки под шелест свежей газеты «Конец эпохи» то ли за апрель, то ли за август 1990 год, она пялилась в телевизор и представляла себя на красной ковровой дорожке в платье из кумачового пролетарского вельвета, расшитом пайетками и украшенном на груди крупными жёлтыми стразами в форме скоропостижно почивших незабвенных серпа и молота. Тяжело вздыхала. Местами беззубо лыбилась мерцающему вспышками фотокамер экрану. Потом шла на кухню и намешивала себе в алюминиевой кружке «Кровавую Мэри» из двадцатипятипроцентной томатной пасты, щепотки соли, двух щепотей перца, столовой ложки такого же столового уксусу и доброй порции свекольного самогона от ро́дного папани, имевшего в колхозе гордое звание «дед Никифор». Как в лучших домах Лондо́на и Прарыжу украшала коктейль ломтиком перезрелого яблока из соседского сада, по неосторожности упавшего к ней в цветник. И гордо неся перед собой скромный бюст восьмого размера и кружку с «Мэри», возвращалась к телевизору.
Сидя в скрипучем кресле и поскрипывая зубами от досады по далёкой мечте, она всякий раз цыкала и шипела на соседок, которые приблудились к её телеку и теперь смачно прихлёбывали чай с баранками и мешали тоскливо взирать на выходивших к микрофону объявлять победителей неизвестных ей знаменитостей.
– Ох, бабоньки! – оприходовав залпом кружку «Мэри» и громко икнув, Люсинда мечтательно закатила глаза к давно не крашенным деревянным балкам потолка. – Придёт день, и я, Люсинда Спесивцева, буду стоять на этой сцене.
Бабоньки дружно ржали, громче племенных кобыл в колхозной конюшне, и лишь под утро расходились по хатам: кто вздремнуть часок-другой перед работой в поле, а кто за ведром и, зевая во все гланды, на дойку.
Всю следующую неделю после трансляции, удивляя знакомых и родных своим нездоровым интересом к заграничным причудам, Люсинда жужжала надоедливым слепнем о церемонии каждому, кому не повезло повстречаться ей на пути. И жужжала она про наряды, пышную церемонию и то, что однажды станет такой же знаменитой, как и те обладатели Оскара, которых она видела в телевизоре. А ещё про то, что она, Люсинда, просто создана для кинематографа. Отвешивая подзатыльники и одаривая крепким словцом всех сомневающихся, она каждый день ждала, что её мечта исполнится.
И вот, спустя месяц у неё таки появилась нешуточная причина для гордости. Она, Люсинда Спесивцева, снялась в кино! Колхозники, заслышав «сногсшибательную» новость, хохотали до слёз. И громче всех дед Никифор.
– Куды тебе в экран, Люсында? У тебя ж рябая картоха вместо носа да морковные вареники заместо рта. А причесон-то, причесон! Жиденький хвостик дохлой трясогузки, – давясь хохотом и стряхивая с ноги ошмётки коровьей лепёшки, гоготал он.
Не поверили в колхозе им. ЛСТЦК заслуженной доярке. Но это была истинная правда, чище слезы самогонки деда Никифора. Нет, не подумайте чего, ни о какой главной роли и речи не шло. В эпизоде снялась. Да и то совершенно случайно. Люсинду никто не отбирал. Сама явилась.
А дело было так.
Шлёпала как-то раз Люсинда из города к себе в колхоз и наткнулась на полицейский кордон, перегородивший дорогу и часть рощицы. С участковым инспектором Палычем она ещё накануне рассталась то ли в пятый, то ли в двадцать пятый раз. Как всегда, с большим скандалом. Обвинила его в нежелании везти на рынок её заслуженные телеса и велела пред ней не появляться «во избежание тяжких телесных повреждений, нанесённых ведром, граблями или кашолкой с продуктами по причине аффективного расстройства настроения».
А так как баба сказала – баба сделала и ни на шаг не отступит, попёрлась Люсинда домой через луг. Срезала, так сказать, путь и угодила аккурат в центр кадра. Съёмочная группа даже не сразу её заметила в массовке.
Ох, как были неправы актёры, когда, дабы не нарушать съёмку, попытались указать Люсинде на её оплошность. Она такой фееричный монолог завернула, что режиссёр сперва онемел, а потом едва живот со смеху не надорвал. Оставил испорченный эпизод в картине и даже гонорар выплатил. Целых пятьсот рублей! За «фактурность и эпичность образа».
С тех пор прошло полгода. И каждый день, посмеиваясь над всем колхозом, Люсинда ждала, когда же её на «Оскар» позовут.
– Номинация «За лучшую эпизодическую женскую роль» моя и только моя! – складывая руки под грудями, мечтательно вздыхала она.