— Что нам делать? — переспросил Линкольн. — У демократов было время, продолжительное время, с моих пор и до инаугурации президента Блейна в прошлом месяце. Сделали они что-нибудь, хоть что-то, чтобы помочь множеству рабочих? — Он улыбнулся многочисленным выкрикам Нет! — затем продолжил: — И Блейн тоже — хотя, Господь свидетель, я желал ему всего самого лучшего — набил свои карманы деньгами от железнодорожных боссов. Насколько сильно труженики могут полагаться на него, мне неизвестно. Но я знаю другое, друзья мои: когда Соединённые Штаты были разделены, они разделились, и не только по географическому признаку. Сейчас перед нами такой выбор не стоит. Капиталисты не могут отделиться, как отделились рабовладельцы. Если мы недовольны тем, как наше правительство обращается с гражданами, у нас есть революционное право и долг сбросить его и установить такое, какое будет нас устраивать, как поступили наши предки во времена Георга III.
Раздалась буря аплодисментов. Народ топал по полу так, что тот трясся под ногами Линкольна. Кто-то выстрелил в воздух из револьвера, оглушительно громко в замкнутом помещении. Линкольн поднял обе руки. Медленно, медленно воцарилась тишина. Тогда он продолжил:
— Я не оправдываю революцию. Я молюсь о том, чтобы в ней не было необходимости. Однако если старый порядок больше не несёт справедливости, он должен быть отринут. Я не угрожаю, как и любой другой, кто оповещает о приближении торнадо. Люди могут от него укрыться, а могут бежать и испытать удачу. Всё зависит от них. Вы, друзья мои, вы — и есть этот торнадо. Что будет дальше, зависит от капиталистов.
Он отошёл от трибуны.
Джо МакМэхан тряхнул его руку.
— Мощно получилось, мистер Линкольн, — сказал он. — Весьма мощно.
— Благодарю вас. — Чтобы ответить, Линкольну пришлось повысить голос, дабы перекричать продолжавшийся шум.
— Позвольте спросить, мистер Линкольн? — поинтересовался МакМэхан. Линкольн кивнул. МакМэхан подался ближе, чтобы его мог слышать только бывший президент. — Вы не сталкивались с работами парня по фамилии Маркс, мистер Линкольн? Карла Маркса?
Линкольн улыбнулся.
— Вообще-то говоря, да, сталкивался.
— Сэм! — резко выкрикнул Клэй Херндон. — Ты опять витаешь в облаках.
— Точно, чёрт подери, — ответил Сэмюэл Клеменс, хотя реплика его друга вернула его внимание к тесному офису Сан-Франциско морнинг колл. — Пытался придумать что-нибудь для завтрашней редакторской колонки, но я пуст, как пустыня между Большим Солёным озером и Вирджиния-Сити. Я ненавижу писать редакторские колонки, ты в курсе?
— Ты упоминал об этом раз или два. — В голосе Херндона послышалось ехидство. Оно соответствовало лицу репортёра — вид у него был такой, словно в его родословную по материнской линии затесалась лиса. Лицо его было острым и умным, зелёные глаза всё изучали и ничего не уважали, а ржавого цвета волосы лишь усиливали это впечатление. Ухмыляясь, он добавил: — Ну или пару сотен раз.
— И то верно, — бросил Клеменс и провёл ладонью по собственной рыже-каштановой шевелюре. — Ты хоть представляешь, какое напряжение оказывает на мужское естество необходимость каждый день по требованию выдавать такое количество колонок? И всегда это должно быть что-нибудь новенькое, вне зависимости от того, происходило ли вокруг это новенькое или нет. Будь я у себя в Теннеси…
Херндон закатил глаза.
— Господи Боже, Сэм, читай мне лекции про редакторские колонки, если так надо, но избавь меня от рассказов о своем Теннеси. Они несвежие, как солёная говядина, прокатившаяся вокруг мыса Горн.
— Ты — шут, вот ты кто. Шут и никто иной, — произнёс Клеменс в лёгком смущении с примесью раздражения. — Сорок тысяч акров добротной земли, один лишь Бог знает, сколько там древесины, угля и железа, может даже, серебра и золота, и всё это принадлежит моей семье.
— Нынче всё это в другой стране, — напомнил ему Клэй Херндон. — Об этих землях уже давно заботятся Конфедеративные Штаты.
— Да, давно, в другой стране, да и к тому же, девка уж померла, — сказал Клеменс[13] и поскрёб ус.
Херндон вопросительно глянул на него. Каким бы смышленым репортёром он ни был, узнать цитату Марло он бы не сумел.
— Ну, вот и продолжай в том же духе, — сказал он. — Идём к Мартину, отобедаем.
— Ты предложил. — Клеменс с энтузиазмом встал со стула и надел на голову шляпу. — Приму любое оправдание не работать. Если бы не это, — он нежно, словно возлюбленной, коснулся пальцем потрёпанного тома Американской энциклопедии, — не знаю, как бы мне удавалось выступать за или против чего-либо каждый день в году. Как будто кому-то нужно столь великое множество мнений или есть дело до тех, кто их придерживается. Всё, чем я занимаюсь — это расточаю свою красоту втуне[14].
13
В конце своей предыдущей фразы С. Клеменс цитирует строку из пьесы британского драматурга Кристофера Марло «Мальтийский еврей».