Массачусетский доброволец взглянул на себя.
— Это что-то с чем-то, — пугающе спокойным голосом произнёс он. Дуглас слышал из рассказов о несчастных случаях на железной дороге и тому подобном, что люди с ужасными ранами могли не чувствовать боли. Он им не верил, но сейчас видел, что те истории были, или могли быть, правдой. Артиллерист закатил глаза. Он упал на землю, мёртвый, или без сознания. Если он потерял сознания, Дуглас надеялся, что он так и не придёт в себя, потому что с такой жуткой раной шансов выжить у него не было.
По очередной адской прихоти войны, ещё один солдат вывалил собственные кишки практически точно так же, как и предыдущий. Он не молчал. Он не был спокоен. Он катался, дёргался, извивался и выл, разбрызгивая кровь и разбрасывая ошмётки своего тела вокруг. Дуглас услышал, как хрустнули его зубы, когда он стиснул челюсти, сдерживая очередной вопль. Он был в полном сознании, ясном уме и, похоже, останется в таком состоянии многие часы.
Его глаза, широкие и дикие, уставились на Дугласа и заключили негра в неразрушимые объятия.
— Убей меня, — прорычал артиллерист, голос его был грубым и хриплым, он был готов снова сорваться в очередной вопль страданий. — Убей, Бога ради. Не дай мне больше этого терпеть.
На поясе у него висел револьвер. С чем-то, что выглядело, как высшее проявление силы воли, он оторвал от живота руку, с которой капала кровь, достаточно далеко, чтобы взять пистолет и бросить его на землю перед Дугласом.
Не успел Дуглас осознать, что делает, он наклонился и поднял револьвер. Тот тяжело лёг в ладонь. Он знал, как им пользоваться. У него был такой, в мрачные дни после Войны за Сецессию, когда белые были способны обвинить любого встречного негра в войне, и, возможно, перейти от обвинений к повешению на ближайшем фонарном столбе.
Он огляделся. Остальные артиллеристы не обращали на него совершенно никакого внимания. Некоторые пытались помочь своим не столь тяжело раненым товарищам. Другие, те, что находились поодаль, продолжали обслуживать орудия, дабы и конфедераты на том берегу реки получили свою долю смертей, увечий, ужаса и мучений.
— Пристрели меня, — простонал выпотрошенный солдат. — Не стой так, будто у тебя палец в жопе, ёб твою мать.
Двадцать, а может и более лет, Дуглас находился в кошмаре рабства. Теперь он открыл для себя новый кошмар, тот, что превращает людей в зверей, зверей со скотобойни, но иным, более резким образом. Захваченный в ловушку этим новым кошмаром, он направил револьвер в лоб артиллеристу и судорожным движением нажал на спусковой крючок.
Револьвер дёрнулся в руке. Над левым глазом раненого солдата появилась аккуратная сине-чёрная дырка. Его затылок взорвался, по траве разлетелись волосы, осколки черепа, мозги и кровь. Издав полный отвращения и смятения крик, Дуглас уронил револьвер и принялся раз за разом тереть окровавленную ладонь о брюки, словно пытался стереть Каинову печать.
При звуке выстрела несколько артиллеристов бросились к нему. Большинство, увидев, что он сделал, просто вернулись к своим занятиям. Однако один, с тремя красными полосками сержанта на рукаве, подошёл к потерявшему рассудок негру. Поглядев несколько секунд на жуткую рану мёртвого артиллериста, он положил ладонь на плечо Дугласу.
— Хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сделали, сэр, — сказал он. — Ной был моим кузеном, вы избавили его от боли. Если бы не вы, думаю, мне пришлось бы делать это самому, и это было бы очень сложно, действительно, очень сложно.
— Это было единственное, что я мог сделать, — медленно проговорил Дуглас. Зачастую в этих словах обнаруживалось поверхностное самооправдание, чем они и являлись. Сейчас же он обнаружил в них истину.
Как и сержант, кузен Ноя.
— Всё так, — сказал он. — Всё именно так, и больше не забивайте этим себе голову. — Он вернулся к своему орудию, оставив Дугласа, который, не будучи католиком, впервые в своей жизни полностью осознал всю силу отпущения грехов.
Альфред фон Шлиффен вышагивал вдоль северного берега Огайо, испытывая всё более сильное раздражение. В миле отсюда кипела грандиозная битва, а он не мог на неё попасть. Он даже наблюдать толком не мог, не с того места, где находился. В воздухе висело слишком много дыма, чтобы хоть краем глаза посмотреть, как развивается бой.
А власти США наотрез отказались позволить ему переплыть ему на кентуккийскую сторону реки.
— Прошу прощения, сэр, — сказал второй лейтенант Арчибальд Крил, составлявший ему компанию сегодня, поскольку генерал Уилкокс нашёл для Оливера Ричардсона более важные дела. — Генерал не хочет, чтобы нам пришлось объяснять Берлину, как мы позволили их военному атташе пойти и погубить себя.