Ещё предстоит посмотреть, как к этой сделке отнесётся новая администрация в Вашингтоне. Нет никаких сомнений в том, что любое из предыдущих правительств — да простит нам читатель наше гадание на гуще — не сделало бы ничего сверх пассивного согласия с продажей, почти так же как бык принимает нож, который делает из него вола. Ричмонд, Лондон, Париж и Оттава составляют собой отличное стойло, в которое загнаны Соединённые Штаты.
Но станет ли Джеймс Г. Блейн, будучи избранным на платформе, состоявшей, в основном, из сопения и рытья земли копытом, показывать всему остальному миру, что всё это было не более чем очковтирательство и дешёвая театральщина? Даже если это действительно были очковтирательство и игра на публику, посмеет ли он это признать, зная, что если он признается в своей слабости, пусть даже слабости настоящей, то станет объектом насмешек и презрения не только в иностранных столицах, но и среди тех отчаявшихся миллионов, что усадили его в Белый дом с целью сделать Америку снова сильной и гордой, и не отправят ли они его обратно с консервными банками, привязанными к хвосту, если он не справится со своей работой?
Наша точка зрения на данный вопрос такова, что лучше перебдеть, хотя мы надеемся, что хоть единожды наше известное редакторское всеведение окажется ошибочным.
Клеменс вздохнул, отложил ручку и встряхнул затёкшим запястьем.
— Хочу купить одну из тех печатных машин, что уже начали продавать, — сказал он.
— Хорошая мысль, — сказал Клэй Херндон. — Она точно не может весить больше, чем сотню фунтов. Самое то, чтобы взять с собой послушать мэра или освещать пожар — так даже лучше.
— За ними будущее, так что можешь смеяться, сколько угодно, — сказал ему Клеменс. — К тому же, если у меня такая будет, верстальщики смогут читать то, что я им передал.
— Вот теперь то, что ты говоришь — совсем другое дело. — Херндон встал из-за стола и подошёл к Сэму. — У меня никогда не было проблем — ну, почти не было — с чтением того, что ты пишешь. Скрипел пером ты сейчас очень активно. Что у тебя получилось?
Клеменс без слов передал ему листы бумаги. Херндон обладал неплохой политической смекалкой, ну или просто чётко видел, где кто о чём умолчал — если предположить, что это не одно и то же. Если он мыслил в том же ключе, что и Клеменс…
Он не произнёс ни слова, пока не дочитал до конца. Затем он медленно кивнул и вернул редакторскую статью.
— Жёсткий материал, — сказал он, — но ты на высоте. Когда я впервые прочёл телеграмму, я подумал о портах на Тихом океане, но даже не задумался о железной дороге, которую придётся строить повстанцам, чтобы до этих портов добраться.
— А насчёт Блейна? — спросил Сэм.
— Тут я тоже на твоей стороне, — ответил Херндон. — Если он всё оставит, как есть, больше никто не станет воспринимать его всерьёз. Но будь я проклят, если знаю, как он намерен это остановить. Как думаешь, Сэм, что будет?
— Я? — переспросил Клеменс. — Я думаю, будет война.
Генерал Томас Джексон покинул офис военного министерства в Инженерном Доме, сел на коня, и поехал на восток, через Капитолийскую площадь в сторону резиденции президента на Шоко-Хилл — люди его поколения до сих пор называли её Белым Домом Конфедерации, в то время как люди помоложе старались забыть, что КША когда-то были связаны с США. Вокруг него шумел Ричмонд. По булыжнику громыхали кареты, на запятках неподвижно, будто статуи, стояли негры-лакеи в причудливых ливреях. Возничие, управлявшие повозками, гружёными зерном, железом, табаком и хлопком, ругались с людьми, управлявшими каретами из-за того, что те отказывались уступить им дорогу. На тротуаре, мастера юриспруденции и мастера распила бюджета, а также дамы с сопровождавшими их рабами, державшими зонтики, дабы защитить их нежные лица от весеннего солнца, танцевали замысловатый менуэт на тему чьё право пройти первым выше.
Хромой парень средних лет коснулся своей хомбургской шляпы при виде Джексона и воскликнул:
— Каменная Стена!
Джексон неторопливо ответил на приветствие. Вскоре после этого его окликнули вновь. И вновь он коснулся края шляпы. Его наполняла мрачная гордость. Не только равные ему, но и обычные люди помнили и ценили то, что он сделал во время Войны за Сецессию. В мире, где признательность ещё более мимолётна, чем память, это уже немало.
Территорию президентского особняка окружал железный забор. Часовые у ворот, одетые в новомодную форму серо-орехового цвета, вытянулись по стойке смирно.
— Генерал Джексон, сэр! — хором воскликнули они. Их приветствия оказались настолько одинаковыми, как если бы они были изготовлены на одном штамповочном заводе.