— Я понимаю такую точку зрения, генерал, и поверьте, лично мне она очень симпатична, — сказал Лонгстрит. Джексон издавна понимал, что если политикан, каким уже давно стал президент КША, заявляет, что ему что-то симпатично, он имеет в виду противоположное. И, конечно же, Лонгстрит продолжил: — Однако другие соображения вынуждают меня шире смотреть на этот вопрос.
— Какие ещё обстоятельства могут быть важнее, чем действия в согласии с Божьей волей, как мы её понимаем? — требовательным тоном спросил Джексон.
— Уверенность в том, что мы её понимаем, — ответил Лонгстрит. — Если мы будем сражаться с Соединёнными Штатами в одиночку и проиграем, неужели победители не попытаются навязать нам эмансипацию, и даже, в той степени, в какой у них это получится, установить над нами негритянское господство, дабы максимально возможно нас ослабить?
Джексон крякнул. Он никогда не учитывал последствия поражения Конфедерации. Лишь мысль о победе посещала его ум. Неохотно он отдал должное прозорливости президента Лонгстрита.
— Сможем ли мы успешно сражаться с Соединёнными Штатами, когда их берега не находятся в блокаде, осуществление которой не под силу нашему собственному флоту в одиночку? — сказал Лонгстрит. — Сможем ли мы сражаться без давления со стороны Канады, дабы они разделили свои силы, а не сконцентрировали их только против нас? Если вы скажете мне, что мы уверены, или почти уверены в победе без участия наших друзей, уже не говоря о победе с их участием, в таком случае отказ от их требований имеет больше смысла.
— Как я и сказал, мы сможем победить и без них, — сказал Джексон, но оказался слишком честен, чтобы не добавить: — Впрочем, с ними наши шансы возрастают.
— В точности мои мысли, — сказал Лонгстрит, улыбкой и лестью подталкивая его к принятию. — И если мы освободим негров де-юре по собственной воле, мы, без сомнений, справимся и с вызванными этим сложностями, а не как если бы, вследствие какой-нибудь невзгоды, мы вынуждены будем освобождать их де-факто.
В этих словах была доля, возможно, даже немалая, истины. Джексон был вынужден это признать. Лонгстрит вызвал ему на ум образ болтливого мошенника, продающего под застройку на побережье Флориды участки земли, которые находятся под водой двадцать два часа из двадцати четырёх в сутки. Но президент и избирался для принятия подобных решений.
— Я солдат, ваше превосходительство, — сказал Джексон. — Ежели таково будет ваше решение, я буду действовать в соответствии с ним.
Глава 2
Теодор Рузвельт с немалым удовольствием оглядывал своё ранчо. Конечно же, ранчо было словом западного происхождения, заимствованным из испанского; в штате Нью-Йорк сказали бы ферма.
Он втянул глубокий вдох сладкого и чистого воздуха территории Монтана.
— Словно вино для лёгких, — сказал он. — Ни угольного дыма, ни городской вони, ничего, кроме чистого, полезного и вкусного кислорода. — Пару лет назад, когда он уехал на запад, он был тощим слабаком, стариком внутри, хотя исполнилось ему только двадцать. Теперь же, хоть он и стал старше по возрасту, внутри он чувствовал себя на годы, десятилетия моложе. Напряжённый труд — вот в чём всё дело.
Один из его работников, седой бывший шахтёр, носивший, но не радовавшийся имени Филандер Сноу[18], сдвинул бровь при этих словах.
— Чего кисло, босс? — переспросил он.
— Кислорода, Фил, — повторил Рузвельт. — Кислород. Которым мы дышим. Который зажигает лампы. Без которого жизнь была бы невозможна.
— А я думал, без виски, или может, женщин, по ситуации, — сказал Сноу. — На территориях больше женщин, чем это было раньше, но теперь у меня с ними особо ничего не получается. Разве так всё должно быть? — Он сплюнул на землю бурую табачную жижу.
Рузвельт рассмеялся, но быстро успокоился. Образование выделяло его в этих краях. Ему было тяжело общаться с помощниками, с владельцами других ранчо, даже с горожанами в Хелене не получалось поговорить о чём-то, кроме поверхностных тем. Порой он ощущал себя скорее ссыльнопоселенцем, нежели эмигрантом из своей прежней жизни. Ближайшее место, где можно было провести цивилизованный разговор, находилось в Шайенне или даже в Денвере.
Но затем Филандер Сноу заметил:
— Со дня на день наступит пора ягнения, — и мысли о предстоящей работе вытеснили те, что были связаны с горением и обменом веществ.
Вдалеке овцы щипали свежую весеннюю траву. Их на ранчо находилось несколько сотен голов, плюс пара сотен крупного рогатого скота. Вместе с пшеницей и ячменём, а также огородом около дома, Рузвельт производил всю необходимую еду, и оставался стабильный излишек на продажу.