Шлиффен подумал, что ранее уже сообщал генералу, о чём это говорит. Очевидно, для американцев, подготовка означает лишь перемещение войск из одного места в другое. Шлиффен задумался, не подвело ли в очередной раз его собственное знание английского. Он решил, что нет. Проблема лежала в том, каким Роузкранс — и, вероятно, президент Блейн — видят мир.
— Генерал, если вы собираетесь драться с Конфедеративными Штатами, вы намерены драться в одиночку? — Шлиффен решил пойти иным путём, раз уж предыдущий никуда не привёл.
— Разумеется, мы будем драться в одиночку, — воскликнул Роузкранс. — Это они постоянно присасываются к иностранцам, не мы. — То, что он разговаривает с иностранцем, ему на ум не пришло. В его голосе послышалось раздражение, практически, нытьё, какое Шлиффену уже доводилось слышать от других офицеров США: — Если бы Англия и Франция не ударили нас ножом в спину во время Войны за Сецессию, мы бы тогда смели конфедератов, и сейчас нам бы не пришлось переживать из-за подобных глупостей.
— Возможно, это так. — Шлиффен ощутил нечто похожее на отчаяние. Роузкранс не был глупцом; Шлиффен это отлично понимал. Однако было трудно сказать, был ли он скорее наивен, чем невежественен, или наоборот. — Не могли бы ваши дипломаты помешать Великобритании и Франции сделать то, что они сделали в предыдущую войну, или даже нечто большее, чем в предыдущую войну?
— Это не моя вотчина, — решительно произнёс Роузкранс. — Если они не вмешаются, значит, не вмешаются. Если влезут, полагаю, мы всё равно разберёмся. С ножом в спине, — буркнул он.
— Полагаю, у вас есть план сражения с одними только Конфедеративными Штатами, сражения с ними и Великобританией, сражения с ними и с Францией, а также сражения с ними и с Великобританией и Францией? — спросил Шлиффен.
Роузкранс уставился на него. Кашлянув пару раз, американский главнокомандующий произнёс:
— Мы нанесём повстанчикам пару мощных ударов, затем будем преследовать их, в зависимости от того, куда они попытаются бежать. Что бы они сами не задумали, мы отобьёмся, и… Вы в порядке, полковник?
— Да, благодарю, — ответил Шлиффен через мгновение. Он слегка устыдился собственного приступа кашля — неужели он стал американцем, чтобы открывать всё, что творилось у него на уме? Однако Роузкранс, по-видимому, ничего не заметил, решив, что он поперхнулся. Шлиффен продолжил с максимальной вежливостью: — Мы заранее разрабатывали более сложные планы битвы, генерал. Они отлично сработали против австрийцев, и позднее, против французов.
— Я с радостью смотрел, как вы завернули ласты лягушатникам, — согласился Роузкранс. — И всё же, полковник, вы не понимаете.
Он говорил со всей уверенностью, поскольку американцы не всегда бывали правы, не более, чем все остальные, но они всегда оставались уверены в себе.
— Здесь нельзя просто взять и всё распланировать, как делаете вы по ту сторону Атлантики. Тут слишком обширные земли, а людей, чтобы их заселить, мало. Слишком большое пространство для манёвра, если понимаете, о чём я, поэтому все планы летят к чертям.
В его словах имелся здравый смысл, нет, частица здравого смысла.
— Мы сталкиваемся с той же сложностью, когда размышляем над войной с Россией, — произнёс Шлиффен. — Там, в России, места ещё больше, чем здесь, у вас, хотя, должен признать, в России и людей больше. Однако это не удерживает нас от составления планов. Если мы можем заставить противника лишь отвечать на действия наших войск, игра сыграна.
— Возможно, — сказал Роузкранс. — И может, вы хитрее русских, с которыми планируете сражаться. Но генерал, который будет хитрее Каменной Стены Джексона, ещё не явился на свет.
— Я не понимаю, — сказал Шлиффен, и вдруг, спустя мгновение, до него дошло. Его собственные предки, должно быть, отправлялись на войну с Наполеоном с той же смесью высокомерия и страха. Впрочем, сравнение захолустного генерала конфедератов с великим Бонапартом, показалось ему абсурдным — пока он не сообразил, что Роузкранс и ему подобные, едва ли ровня Шарнхорсту, Гнейзенау и Блюхеру.
— Но мы их уделаем. — Внезапно Роузкранс вновь преисполнился фальшивой уверенности. — Мы превосходим их в численности два к одному, примерно, и этого достаточно, чтобы любой генерал выглядел умнее — пусть даже такой старый неудачник, как я. — Улыбка, которой он одарил Шлиффена, была так переполнена самоуничижительным очарованием, что германский военный атташе не смог на неё не ответить.