Майор Горацио Селлерс потёр руки.
— Боже, наконец мы сели им на хвост!
Джеб Стюарт огляделся, как оглядывался в предыдущем лагере. Кроме своих людей он никого не заметил. Это не означало, что его самого никто, кроме его людей не видел, и он это понимал.
— Им было, куда бежать, — сказал он, не испытывая той радости от изгнания индейцев с насиженного места, которую должен был бы испытывать.
— Рано или поздно, мы их догоним, — сказал адъютант.
— Да, полагаю, догоним, — согласился Стюарт. — Как вы и сказали, майор, мы намного упрямее мексиканцев. Однако пока я не попутешествовал по этим землям, я и не осознавал, сколько же здесь укромных мест. На этой работе мы пробудем ещё долго, боюсь, вероятнее всего, годы.
Рот Селлерса дёрнулся.
— Не очень-то мне нравится это замечание.
— Равно как и мне, ни капельки. — Стюарт выпрямился. — И всё же, эту работу надо выполнить, и мы её выполним… рано или поздно. — Едва произнеся последнее слово, он тут же пожалел о нём. Затем он вновь оглядел Сьерра-Мадре. Он вздохнул. Рано или поздно, это пришлось бы сказать.
Из кустика настолько маленького, что ни один белый даже не подумал бы использовать его в качестве укрытия, рявкнула винтовка. Что-то сильно ударило Стюарта в живот. Он охнул, словно от острого расстройства желудка.
— О, Боже! — выкрикнул Горацио Селлерс. — Генерала подстрелили!
Следующее, что понял Стюарт — он лежит на земле. Кто-то издавал звук, какой издаёт лиса, попавшая лапой в капкан. Он понял, что звук издаёт сам. Появилась боль. Очень сильная. Гораздо хуже, чем очень сильная. Она была жуткой, ужасной, всепоглощающей. Он корчился и стонал, а затем завопил, не стыдясь этого. Толку от этого не было.
Селлерс, склонившийся над ним, крикнул:
— Приведите хирурга, мать вашу!
Сквозь пальцы Стюарта в том месте, где он держался за себя, проступала кровь. От хирурга тоже не будет никакого толку. Желая вновь потерять сознание, Стюарт был в этом более чем уверен. Он вновь вскрикнул. Не смог с собой совладать. Рано это будет или поздно, он уже ничего не увидит.
Бригадный генерал Джордж Кастер бросил в печурку в своей квартире в Форте Бентон ещё угля. Огонь в печурке светился ярко-красным. Несмотря на это, никакого тепла он не чувствовал. Снаружи завывала метель.
Он чиркнул спичкой о подошву ботинок и закурил сигару. Либби бросила на него неодобрительный взгляд.
— Тебе это так нужно? — требовательным тоном спросила она.
— Мне это долбонужно, — произнёс Кастер и втянул дым. Теперь он больше не кашлял. Порой дым даже имел приятный вкус.
— Долбо? — Либби упёрла руки в бока. Её глаза горели. Она была очень решительным человеком. — Оти, ты обещал не ругаться не только когда я могу услышать. Ты обещал не ругаться вообще.
Кастер отметил в сигаре ещё одно приятное свойство — она давала ему оправдание какое-то время не разговаривать. Либби была не просто решительна; она была настырна, словно терьер. Том бы оценил, как неодобрительно она отнеслась к его новым порокам. Том тоже её любил, любил, как брат. Бедный Том. Кастер гадал, исчезнет ли когда-нибудь эта пустота внутри него. Он считал, что нет. Когда он больше не мог использовать сигару, как повод молчать, он произнёс:
— Времена изменились, и отнюдь не к лучшему.
— И, — непримиримо продолжала Либби, — ты обещал сестре больше никогда не пить спиртное, и я в курсе, что и эту клятву ты нарушил.
— Когда я ей это обещал, я и представить не мог, чтобы моя любимая страна не единожды, а дважды претерпит унизительное поражение от рук чернозадых республиканцев, — сказал Кастер. — Можно ли винить меня в том, что я ищу утешения?
— Может, я и не стала бы винить тебя в поисках утешения один раз, пускай это и стало бы нарушением обещания, — произнесла Либби. — Но ты вернулся к привычке, которую бросил давным-давно, ты потворствовал ей не один раз, а многократно.
Причина этому была проста: спустя двадцать лет Кастер вновь открыл, насколько же ему приятно ощущение текущего по утробе виски. Однако озвучивать эту мысль он счёл бестактным, и сказал взамен:
— Я гораздо умереннее, чем в прежние времена.
— Если это означает, что ты не ходишь по улицам шатаясь и блюя через каждую пару шагов, то да, это так. — От столь ядовитого голоса Кастер вздрогнул, чего не случалось с ним под огнём противника. Она неумолимо продолжала: — Но если ты считаешь, что держишь обещание, я с этим не согласна.
Кастер не ответил. Он ощущал себя в ловушке. Не только потому, что метель мешала ему убежать от жены, она также мешала ему убежать от полковника Генри Уэлтона. Уэлтон представлял собой образец военной тактичности; ни один его поступок, ни одно высказывание не могло быть истолковано, как оскорбительное по отношению к новоназначенному командиру, который ныне проживал в месте, которое когда-то считалось его фортом. В то же самое время, Кастер испытывал чувство, что ему тут рады, как больному холерой на последней стадии.