Когда Орион восстановил равновесие, Сэм отвёл детей обратно к Александре. Та, словно по волшебству, извлекла ещё два профитроля. Это отчасти смирило Ориона и Офелию с возвращением домой.
Александра укладывала корзинку для пикника обратно в коляску, а Сэм складывал одеяло, чтобы уложить его на корзинку, когда воздух разорвал грохот, подобный винтовочному выстрелу, только усиленному в сто раз. Даже чайки в небе ненадолго утихли, затем заверещали от гнева и испуга.
Офелия завизжала. Орион подпрыгнул.
— Святые небеса! — воскликнула Александра. — Что это было?
— Та большая пушка в Пресидио, — ответил Сэм. — Там остались пушки ещё с тех времён, когда эти места принадлежали Испании, не говоря уж о Мексике. Не думаю, что хоть одна из них по кому-нибудь когда-нибудь стреляла. — Ещё один рёв, идентичный предыдущему, нарушил покой парка Золотые ворота, всего остального Сан-Франциско, и, без сомнений, близлежащих окрестностей. Сэм задумчиво уставился на север. — Похоже, они готовятся, не так ли?
— Ух, ты! — сказал Орион. — Было бы весело пострелять из такой.
Офелия, на этот раз, согласилась с братом.
— И насколько тебе будет весело, если кто-нибудь будет стрелять по тебе? — спросил Сэм. Дети уставились на него. Эта сторона войны для них ничего не значила. Она мало для кого что-то значит, пока мимо не просвистит первая пуля.
Орудия береговой обороны продолжали стрелять, пока Сэм ехал домой.
— Судя по звуку, — сказала Александра, — там думают, что на нас нападут уже завтра.
— Что бы ни случилось в нашем прелюбопытном мире, дорогая моя, я не считаю, что военно-морской флот Конфедерации завтра зайдёт с развевающимися флагами и громыхающими пушками в бухту Сан-Франциско. — Сэм подмигнул жене. — Да и послезавтра тоже.
— Что ж, нет, — сказала Александра. — Это вряд ли. — Громыхнуло ещё одно орудие. — Полагаю, им надо тренироваться, как тем солдатам, за которыми ты наблюдал.
— Если своё дело они знают не лучше тех бедолаг, индейцы смогут подгрести в бухту на целом флоте берестяных каноэ и опустошить город. — Сэм поднял указательный палец. — Я утрирую: достаточно флотилии каноэ. — Эти слова вызвали смех Александры, как и было задумано.
Когда они вернулись в свой дом на Тёрк-стрит, дети принялись бегать и играться с домашними животными. Наблюдая за ними, слушая их, Сэм гадал, откуда в них столько энергии; даже если бы они просидели в парке Золотые ворота весь день, силы у них всё ещё оставались бы. Однако когда они с Александрой прошли по дому, зажигая газовые лампы, дети уже выдыхались. В постель они отправились с гораздо меньшим возмущением, чем это бывало обычно и почти сразу же уснули. Офелия похрапывала, но Офелия всегда похрапывала.
Когда всё, наконец, стихло, Александра спросила:
— Может, и нам пойти в постель? — Судя по её голосу, она не имела в виду может, и мы отправимся спать?.
— Да, идём. — Голос Сэма звучал обычно, или он думал, что голос звучал обычно, но скорость, с какой он вскочил и погасил лампы, что они зажгли незадолго до этого, наверняка, выдала его.
Он выключил также и лампу в спальне, перед тем как они с женой разделись и легли вместе. Сквозь окно проникала тонкая полоса лунного света, достаточная для того, чтобы придать телу Александры, тёплому и мягкому в его руках, ещё больше загадочности, чем это было бы в полной темноте.
Она вздыхала и бормотала, когда он целовал её, ласкал её груди, целовал их, когда его ладонь ощутила влагу меж её бёдер. Как и всегда, её возбуждение одновременно возбуждало и смущало его самого. Доктора клялись на целой стопке Библий, что большинство женщин не знали ничего, или почти ничего в сексуальном удовольствии, и не испытывали нужды с ним знакомиться. Но, с учётом послужного списка докторов по другим вопросам, разве это что-то доказывало?
В случае с Александрой, мало что доказывало.
— Давай же, Сэм, — вскоре прошептала она, беря его в руку и не оставляя никаких сомнений в значении своих слов. Её ноги раздвинулись в стороны. Он улёгся между ними и вошёл в неё. Она выдохнула. Когда их губы соприкоснулись, она поцеловала так, как не целовала никогда прежде. Она двигалась с ним, их наслаждение росло, она стонала, тяжело дышала, и назвала его по имени, когда достигла пика. Её ногти впились ему в спину, подгоняя его, пока через мгновение он не взорвался.
Когда он безвольно плюхнулся на неё, словно она была периной, Александра пихнула его в рёбра.
— Ужасная женщина, — сказал он и перекатился на бок. В основном, но не во всём, это была шутка; восторг, что он испытывал с ней, иногда казался позорным, ведь они были женаты. Если она и испытывала похожие угрызения совести, то никогда этого не показывала.