Пушкари, что подожгли Королеву Огайо были любителями с устаревшими пушками. Настоящие артиллеристы с современными казнозарядными полевыми орудиями никогда бы не позволили колёсному пароходу сбежать.
— Ты же знаешь, я держу обещания, — сказал Дуглас. — И это сдержу, как и все прочие.
День перешёл в ночь, а причалы Рочестера продолжали гореть.
Внешне всё в Солт-Лейк-Сити выглядело нормально. Насколько Авраам Линкольн мог судить, всё от Прово на юге до Огдена на севере внешне выглядело нормально. Мормоны, как и всегда, занимались своими делами, изо всех сил притворяясь, что мир за пределами плодородных земель между хребтом Уосатч, с одной стороны, и Великим Солёным Озером и озером Юта, с другой, вообще не существовал. Меньшинство безбожников также притворялось, будто оно не было отрезано от внешнего мира, это притворство с каждым днём становилось всё более нервозным, когда в Юту не заходили и не уходили поезда, когда телеграф не связывал территорию с остальной страной, частью которой она являлась.
Словно, подчёркивая, что Юта не поддерживала Конфедеративные Штаты в их отделении от США, звёздно-полосатый флаг по-прежнему развевался над городским советом — маленьким уродливым зданием около Храмовой площади, где исполняли свои обязанности территориальное законодательное собрание и губернатор. Однако собрание, хоть и находилось в периоде рабочей сессии, кворума не набирало. Мормоны, которые составляли большинство членов собрания, сидели по домам.
Флаг по-прежнему развевался и над Фортом Дуглас. Однако единственными солдатами в форте были добровольцы из Юты — иными словами, мормоны. Во время Мексиканской войны Мормонский легион сражался на стороне американцев. В том, что уже называли Второй Мексиканской войной, мормоны держали свои карты ближе к жилету.
Линкольн в эти дни гостил в доме Гэбриэла Хэмилтона, счёт в Уокер Хаус вырос слишком сильно, чтобы Хэмилтон и прочие активисты, пригласившие его в Солт-Лейк-Сити, могли его оплачивать. Если бы он мог отправить телеграмму из Юты, то смог бы рассчитывать на собственные средства. В текущем положении, он зависел от щедрости других людей.
Это его раздражало. Как-то утром за завтраком он сказал:
— Надеюсь, вы за всем следите, Гейб, поскольку я намерен рассчитаться с вами за каждый пенни, как только появится возможность.
И Хэмилтон и его супруга, пухлая миловидная блондинка по имени Джульетт, покачали головами.
— Об этом не переживайте, мистер Линкольн, — сказал Хэмилтон. — Во всём происходящем нет вашей вины, и вы не несёте за это ответственность.
Линкольн сурово посмотрел на него.
— Я расплачиваюсь по своим долгам с этим миром с тех самых пор, как был ростом по колено кузнечику, а поскольку за последние шестьдесят лет я никогда не был ниже, чем по колено жирафу, — в доказательство своих слов, он поднялся со стула и выпрямился во весь свой угловатый рост, возвышаясь над Гейбом и Джульетт, словно башня, — эту привычку мне изменить непросто.
— Тогда думайте об этом, как о посещении друзей, которые рады вас видеть, — сказал Хэмилтон.
— Именно так, — решительно кивнула Джульетт. — Возьмите ещё оладий. Уж мы нарастим мяса на ваши кости, можете не сомневаться.
— Этого тоже за всю мою жизнь никому не удалось, — сказал Линкольн. — И, полагаю, это значит, что подобное невозможно. Однако же я возьму ещё, потому что они весьма хороши, и буду вам благодарен, если передадите и патоку.
— Полагаю, мистер Линкольн, вы не будете против, если я скажу, что выходных у вас не было с тех самых пор, как вы начали работать, — сказал Гэбриэл Хэмилтон. — И вы весь становитесь, как на иголках, из-за того, что не знаете, что делать с собой, когда не преодолеваете трудности.
— О, у меня бывали выходные, — сказал Линкольн, протыкая кусок ветчины с жестокостью сверх необходимого. — Мне потребовалась пара лет, чтобы прийти в себя, когда народ выгнал меня из Белого Дома. Я не хотел иметь никаких дел даже с женой, упокой Господь её душу, не говоря уж об остальном мире.
— Это не одно и то же, совсем не одно и то же, — сказала Джульетт, заговорив раньше мужа. — Тогда никто не мог бы вас винить за то, что вы пребывали в печали. Вы сделали всё, что могли, но не получилось.
— Вы добры к старику, — сказал Линкольн. Когда закончилась Война за Сецессию, Джульетт Хэмилтон была девочкой лет десяти от роду — слишком молода, чтобы вникать в политические страсти тех дней. Оглядываясь назад, Линкольн подумал, что вся страна ударилась в панику, когда Конфедеративным Штатам удалось завоевать независимость. Мэри пыталась вытащить его из уныния грубой силой. Возможно, в конечном результате, ей это даже удалось. В то же самое время, он никогда не был столь близок к тому, чтобы поднять руку на женщину.