Джексону не было нужды смотреть на карту.
— Разумеется, нет, сэр.
— Хорошо. — Президент КША одобрительно кивнул. — Вот вам первый пункт: любой достигнутый нами успех должен быть необходимо ограничен в масштабах. После этого, нам всё ещё будут противостоять Соединённые Штаты, которые больше и сильнее нас. — Он склонил голову набок в ожидании реакции Джексона. Джексон в ответ неохотно кивнул. Президент продолжил, словно учитель, объясняющий ученику доказательство геометрической теоремы. — Не следует ли из этого, что мы должны проявить мудрость, поддерживая и развивая союз с державами, чьё вмешательство было необходимо для обеспечения нашей независимости поколение назад?
Подобно ученику, не понявшему доказательство, Джексон произнёс:
— Не могу понять, как одно следует из другого.
— Я так и думал, и это ещё одна причина, по которой я вызвал вас с фронта. — Похоже, Лонгстрит желал, даже жаждал разобрать доказательство сложным путём, раз уж простой не сработал. — Ключ к вашему пониманию, генерал, лежит в том, что в глазах союзников, мы ведём оборонительные бои. Соединённые Штаты объявили нам войну, а не наоборот. Соединённые Штаты первыми начали наступательные действия, послав свою кавалерию на Индейские территории. Это оправдывает наш ответ.
— Господин президент, вам не победить в войне, просто отвечая. — Джексон был непоколебим, словно каменная стена, в честь чего и получил своё прозвище.
— Мы не просто отвечаем, — сказал Лонгстрит. — Генерал Стюарт пришпилил янки к территории Нью-Мексико, а наши набеги в Канзасе оказались эффективны в выбивании США из равновесия в тех местах, да ещё Соединённые Штаты отвели войска с того участка фронта, дабы прижать к ногтю мормонов в Юте.
— А, мормоны. — Джексон подался вперёд. — Мы имеем какое-либо отношение к их… своевременному недовольству? — Подобные инспирированные происки, создающие проблемы в тылу янки, были тем, что он вполне ожидал бы от Лонгстрита.
— Я презираю мормонов, генерал, и каждый день благодарю небеса за то, что в Конфедерации их всего лишь горстка, — сказал президент.
На мгновение Джексон решил, что Лонгстрит отрицает подстрекательство к беспорядкам на территории Юта. Затем до него дошло, что президент КША этого не говорил. Также, он подозревал, что получил максимально возможный ответ. Нет смысла давить сильнее; он вернулся к главной теме разговора:
— То, что мы устраиваем Соединённым Штатам — уколы булавками, блошиные укусы. Мы должны ударить их так сильно, чтобы они поняли, что им больно.
— Я не стану наносить такие удары, которые, по моему суждению, наведут Британию и Францию на мысль, что мы используем их в качестве инструментов нашего собственного возвышения, а не как защитников наших законных прав, — сказал Лонгстрит. — Не стану. Если из-за этого война станет тяжелее, пусть так. Я твёрдо убеждён в том, что на длинной дистанции это пойдёт нам на пользу.
Джексон поднялся на ноги.
— Если я не могу вести войну как следует, ваше превосходительство, надеюсь, вы примете мою отставку.
— Ой, сядьте же, Том. Не будьте таким упрямым дураком, — раздражённо произнёс Лонгстрит. Удивлённый Джексон сел. Президент продолжил: — Даже если я привяжу вам одну руку за спину, вы мне нужны. Вы — лучшее, что у меня есть. Это более чем правда, поскольку я привязал вам одну руку за спину. И я не единственный, кто нуждается в вас. В вас нуждается страна.
Джексон понял, Лонгстрит заслужил занимать место в президентском особняке. Президент прекрасно знал, на какие рычаги нужно надавить, чтобы подчинить непокорного генерала. Возможно, это означало, что он знал, на какие рычаги нужно давить, чтобы Британия и Франция оставались в хороших отношениях с Конфедеративными Штатами, и, возможно, он верно оценил, насколько этот союз важен. Если всё так, то…
— Ради страны, которой мы оба служим, беру свои слова назад, — твёрдо произнёс Джексон. За всю свою жизнь ему редко случалось отступать. Но когда он обнаруживал в этом необходимость, то непоколебимо прибегал к отступлению, как и к любому другому тактически необходимому манёвру.
— Вы что-то сказали, генерал? — Лонгстрит приложил ладонь к уху. — Я пожилой человек. Должно быть, глохну, ибо ни слова не расслышал.
При этих словах Джексон хмыкнул. Лонгстрит был более мирно настроен, чем Джексон когда-либо хотел быть, и был более хитёр, чем когда-либо хотел стать Джексон. Но он нашёл выход из ситуации, из которой чересчур упрямый генерал-аншеф не мог выйти без посторонней помощи. За это ему можно было отдать должное.