— Ты об этом не переживай. — Сэм накинул твидовое пальто в косую клетку. Он застегнул его только на верхнюю пуговицу, словно был модником. Надев соломенную шляпу на голову под игривым углом, он продолжил: — Если я иду в ратушу, я на полпути ближе к дому. И не пытайся сказать мне, что Сатро не станет болтать до полудня или до часу. И когда он, наконец, решит заткнуться, я смогу пойти домой на обед и удивить Александру.
— Спасибо, Сэм, — сказал Херндон. — Ты хороший босс, на тебя приятно работать; ты помнишь, каково это — самому быть простым трудягой.
— Готовь статью о снарядах в Алькатрасе. — Клеменс похлопал себя по карманам, убеждаясь, что взял с собой необходимый запас карандашей и сигар. Удовлетворившись, он схватил блокнот и направился к двери.
Для почти расстегнутого пальто погода была хорошей. Ветерок трепал флаги, которые, демонстрируя патриотический пыл, развевались над всем, что можно было счесть зданием, а также над всеми остановками трамваев и рельсовых фуникулёров. Несмотря на то, что после Войны за Сецессию несколько новых территорий были признаны штатами, на флагах было меньше звёзд, чем до войны. Президент Тилден, наконец, приказал убрать со знамени звёзды, представлявшие штаты, которые ныне принадлежали Конфедерации, что, и Клеменс был в этом убеждён, стало одной из причин, почему Блейн его победил.
Сэм прошёл на юго-запад по Маркет до Макаллистер, затем по последней до городской ратуши[57], добротного здания, построенного в стиле неоклассической эклектики.
Он помахал нескольким другим репортерам, что пришли послушать последнее заявление мэр Сатро.
— Господи Боже, Сэм, похоже, Колл решил показать зубы, раз ты пришёл писать об этом лично, — произнёс Монте Джесперсон, который работал на Альта калифорниэн. Его газета строго держалась просатровских позиций, в то время как Морнинг колл стояла на антисатровских.
— Всё не так уж и плохо, Три Карты, — ответил Клеменс. Невзирая на политику редакции, репортёры хорошо ладили. — Единственная причина, по которой я здесь, в том, что Клэй работает над статьёй, которую ему надо поскорее закончить.
— А, понял. — Когда Джесперсон кивнул, его пухлые щёки и несколько подбородков колыхнулись вверх-вниз. Его мешковатый серый шелковый костюм, должно быть, был сшит из великого множества селёдочных шкурок, чтобы вместить столь округлое туловище. Он отошёл в сторону, чтобы пустить Сэма в ратушу первым; двери были недостаточно широки, чтобы они прошли бок о бок.
Отметив дорогую меблировку, мраморные полы, красивую роспись на стенах, общее изобилие бархата, позолоты, искусной резьбы по ореху и красному дереву, Сэм произнёс:
— Интересно, сколь много и в чьих карманах осело, когда всё это строили?
Монте Джесперсон засопел, словно ищейка, взявшая след.
— А, стоило бы выяснить, не так ли? — сказал он. — Ежели бы где-то и были закопаны трупы, их пока никогда не выкопал.
— Это правда. — Сэм склонил голову набок, слушая Джесперсона опытным репортёрским ухом. — Значит, ты из тех, кто до сих пор говорит ежели бы, да, Три Карты? Я знаю, учёным филологам так нравится больше, но лично мне всегда хватало «а если».
— Я пожилой человек. — Джесперсон провёл пухлыми пальцами по седым усам, как у моржа. — То, что современное поколение вытворяет с английским языком, я иначе как позором и унижением назвать не могу. Речь не про тебя, Сэм, у тебя под маской дурачества, что тебе нравится носить, есть навык, но большинство малышни не увидело бы сослагательного наклонения, даже если бы оно пнуло их в колено. Полагаю, всё дело в незнании латыни.
Ещё одна пасхалка. В студенческие времена Тертлдава в Калифорнийском Университете грамматику английского языка учили по семитомнику Отто Джесперсона (в России более известен в написании Иесперсен), который был ярым сторонником преподавания латыни всем филологам, как базового языка (или, как он ещё говорил, единого международного вспомогательного языка), и даже активно участвовал в разработке на её основе искусственных языков интерлингва и новиаль.
Сам Сэм с латынью был определённо знаком лишь на уровне мимолётного рукопожатия. Не без облегчения он позволил одному из лакеев мэра Сатро провести себя в зал, где за трибуной стоял сам Сатро, готовясь излиться бессмертными цитатами. Бессмертными, по мнению Клеменса, они были потому, что никогда и не были живыми.
Порой, он и о Сатро думал, что тот никогда не был живым. Мэр Сан-Франциско был бледным и пухлым, с коричневыми усами, которые усы Джесперсона поглотили бы целиком. Его глаза, чёрные комочки на лице, будто бы слепленном из непропечённого теста, решительно отказывались демонстрировать хоть какой-то блеск. То, что он носил костюм, который мог бы быть украден у гробовщика, его личность никак не оживляло.
57
В реальной истории городская ратуша Сан-Франциско была долгостроем, растянувшимся с 1872 до аж 1899 года. В этой альтернативе, видимо, власти США чувствовали необходимость более активно и наглядно заявлять свои права на Западное побережье.