— Брателло! — вскочил и обнял, лизнув щеку сырым носиком. — Подрос, твою мать!
Сам Игорь не поменялся: подростковый, гибкий, низколобый, с серыми кумекающими глазками, забившимися в дырочки глазниц. Под гитарный перебор и партизанский песенный хрип выбрались из пещеры.
В маленьком кафе у метро сквозь затемненные окна смотрели: гаснет белый день, и прохожие порхают по морозу.
— Все воюешь?
— Концерт звездатый!
Андрей подумал: “Матерное слово было бы благозвучнее”.
— Все воюешь!
— Я слышу. И чё?
— Может, тоже сражаться хочу.
— Это навряд ли. — Брат скептично хрустнул фисташкой. — Агитатором можно. По поселкам поездить, народ у магазина собрать. Правда, здоровье нужно. Рано подъем, сапоги охотничьи…
— Скоро революция?
Осушил кружку, оставив морось у дна. Громыхнул по столу:
— Весной!
— Сил хватит?
— Сто пацанов. Сто штыков. Это под Выборгом. В деревнях работы нет ни хера. Мы мобилизацию объявим. Мужикам — кормежка, оденем, обуем, войну подарим. За лучшую долю. Фронтовой стопарик на брата и бочковый огурец.
— А не запьют?
— Ась?
— После стопарика не всякий остановится…
— Ты, бля, москвич. Чё кощунствуешь? Дед наш, ты как думал, в атаку ходил? Когда стреляют, треснул — и пошел. “Ну я пошел”, — знаешь слова? Матросов Саня. Пошел, и кранты. Выпить еще охота, злой как черт. И кровью захлебнулся!
Взяли по новой кружке.
— И чего добиваемся? — Андрей откачнулся на пластмассовом стуле.
— Не в курсах?
— Какой-нибудь отставки правительства?
— Чудной! Ты серьезно? — Игорь засмеялся ртом, полным зеленоватых зубов-фисташек. — Финский залив — отсюда размахнемся! Финляндия всегда нашенской была… Мы и напишем: типа отдавайте кусок своей Финляндии. Граница у них липовая, никто нападения не ждет. В одну ночь ворвемся, будем гнать и колотить, ихних жителей изгоним и наш народ под ружье поставим. Оружия загребем! Наших нищих начнем вселять в финские домины. Если русскую армию на нас натравят — в своих стрелять не станут, финнов загасят. Запад вмешается, тут уж всей России от бучи не уклониться, а войну империалистическую повернем в гражданскую. И в Кремль въедем. Тогда и начнется Другая Россия! Давай! За Другую! — выжидательно воздвиг кружку.
У Андрея легонько кружилась голова. Он чмокнул стеклом о стекло.
— Другая?
— Квартира — окова, баба — окова! Мы — нация молодая, территорий — туева туча. Вот и кочуй! Каждый персик дай моему перцу! А все зло от ловэ. Надо их отменить — опустить типа. Капиталы палить будем!
Андрей чихнул, точно отвесил себе пощечину. Полнозвучная.
Старательно утерся салфеткой.
Выговорил звонко и мучительно:
— Я против.
— Обоснуй, — сказал Игорь с неизвестным выражением лица из кружки, которую запрокинул, и она торчала, как ребристая морда.
— Веселая идея — пойти на Финляндию, я сам мог бы добровольцем стать. Потому как горячо у меня внутри. Охота скорее лопнуть и горячее излить! Но признал ты человека или нет? Аттракционы Нерона, комиссии инквизиции, мотыги Пол Пота — это фокусы животные! От человечьего отклонения. Это первобытная птица.
— Птица? — Игорь изобразил участие. — Какая такая?
— Земля цвела, вся земля цвела! И все предметы на круглой этой земле были как под огромной лупой. Никуда не укрыться несчастному, а с неба падала тень и налетала птица размером с троллейбус и уносила в клюве твою любимую. Щелкал клюв, и родная, что зацеловывал, скрывалась. Ножки трепыхались под стрекот крыл. И ты оставался один со слезами. Так вот, из яйца той же птахи все и вылезли проказники — Калигула, Савонарола, Ягода, разлучавшие влюбленных.
— Да на хера мне земля… Девяносто процентов людей — дебилы!
— Где-то я это уже слышал…
— От умных людей, не иначе.
— Игорь, ты не партизаном, а, например, композитором будь. Или каскадером. Или… Восторгайся ты дикостью. Только сразу поставь нас рядом с Африкой! Там ведь тоже природа и сердечность! Пляши, как дикарь: разуй уши и подвывай вождю… Бывали вожди вашего знаменитее! Вели полки, вдохновляли миллионы, своими именами пометили полземли. Позорно — быть вождем-то. Поучаешь, добиваешься, чертишь маршруты, загадываешь вперед, а очнись ты в этом самом “впереди” через сто лет после смерти — со стыда обратно провалишься. Кто ты такой? Время поменялось, твои наказы мертвы, и всяк, кому не лень, балуется твоим именем. И ничего не исправишь. А пока жив вождишка — он волк! Он тебя сожрет и не подавится! Ему язык прищемить надо.
— Чё, легавым сдать? — Светлые глаза Игоря вмиг потемнели. — Ты мне чё — заложить отца второго, бля, предложил?
Пиво заполнило Андрея хладнокровием:
— В Говенье, в селенье наши папаши родились…
— У?
— И… И учительницу там разорвали. Она ученье несла, вразумляла деток. Вытаскивала их за ушко из сырых хибар да в класс солнечный, к сухим страницам Букваря. Волки позорные ей отомстили. Знаешь: волчицы людских выблядков воспитывают, молоком кормят. Потом эти люди воют на луну и бегают на четвереньках. Волки — они тоже агитаторы! Темень любят, выть любят, вонь им лестна разодранных туш. Учительница залезла на стог сена и спички жгла, огнем махалась. Не знала она верного средства. Может, и знала. Но это средство хорошо против одного серого. С целой стаей разве сладишь? Стая с ног собьет, чуют, где жизнь — в сонной артерии, и туда — первый скачок, и об артерию — зубами щелк. Но если волк в одиночку встретился, его можно победить. Только пасть разует — изловчись и за язык… Схвати. Сожми. И дерни! И его парализует. Не выть ему больше, хотя бы самая чистая, тряпочкой протертая в небе луна и вокруг на сто километров рыдает полнолуние, окаменеет он на полчаса, как экспонат, обойди, потрепли по холке, все равно — молчок. “Серый, ты лох!” — скажи чего-нибудь обидное и поспешай, пускай луна светит! Игорюша, Игорек! Тебе жить… Осторожнее, ну?
Чокнулись остатками пива.
Интернеточка
На работе, блуждая Интернетом, Андрей повелся на очередную балаганную вывеску и прочел историю Перона и Эвиты.
Историческая причастность, жара, белые костюмы, подкравшийся метастаз, пара, принимающая овации на обращенном к площади балконе, люстра в ржаном пламени и стекляшки льда в муторном виски — дочитав жизнеописание, рассчитанное на пенсионерок, чуть-чуть прослезился, тайно от сидящих с ним в отделе.
Помешанный на смерти, он искал любви. Приспело, скоро двадцать три, душевная течка. Потому ли, что Нина, лирично навязывая никудышность, внушила: “Главное — большое чувство, у меня с твоим отцом сильное было!” Таня вспоминалась из движения молодежи. Зря задевал куда-то ее телефон…
В Интернете он обратился к “Знакомствам”. Простодушные непропеченные рожицы выпускниц интерната. Русская рулетка, част зловонный дымок холостого: ни кожи, ни рожи, ни ложа… Но бывает попадание. И лучше уж через Интернет, чем задирать прохожих краль на бульваре.
Припухлая булочка семнадцати лет, родом из подмосковного Александрова, живет в общежитии, студентка-гуманитарка, отсюда красная челка.
31 декабря забили стрелу у Красной площади, прошвырнулись по Никольской, открыли на удивление пустой бар в подворотне и выдули по пиву.
Гуманитарочка даже подвезла рукопись, “чтобы лучше меня узнал”. Андрей перелистнул, разглядывая отсутствие абзацев: поток, шум, ласки душиком, лежала в ванной, млела — смысл проступал едва сквозь водяной туман слов. Вика придумала себе фамилию-псевдоним Лимон, хотя настоящая была Бычкова.
— Интересно, интересно… — как говорил обычно от скуки. — Давай в гости поедем. К шишке газетной. За городом живет. Праздновать звал.
По дороге с вокзала до полустанка рассказывала: папа, бывший дипломат, сидел в посольстве где-то в Замбии, мама — жена посольская, а сама Вика любит мармелад, чтобы был тягучим, жвачным, и грызть не перегрызть, зубы окуная до зуда.
— С новым счастьем! — каркнул машинист.