Шолом Алейхем
Как меня звать?
– Когда у нас в Одессе начались погромы, пожары, убийства, я сказал себе: провались оно сквозь землю, уберусь-ка я отсюда, уеду куда глаза глядят, черт возьми! И стал я готовиться в путь. Но легко сказать: уеду! Не так-то просто в бочке селедке вырваться из самой середки. Паспорт стал у меня костью в глотке!.. Не моя вина, что у меня рифмуются середки, селедки, глотки, плетки и околотки... Да, так на чем же я остановился? Пришлось начать хлопоты о паспорте, пришлось иметь дело с различными субъектами, да сотрется вовеки память о них, познакомиться с писарьками, холера их возьми сегодня же!..
– Этак вы скоро исчерпаете весь запас проклятий. Может, вернее перестать ругаться и толком рассказать свою историю?
Так обратился к нему Дедушка, и мой коллега, обладатель горячего темперамента, продолжал свой рассказ:
– Разве я кого-нибудь проклинаю? Черт его возьми! Я просто говорю провались оно в преисподнюю! Словом, стал я добывать себе паспорт. А что у нас значит раздобыть паспорт - это, кажется, излишне рассказывать вам. Раздобыть паспорт означает: познакомиться со всякими мордами, со всякого рода паразитами, раздавать им деньги, как - простите за сравнение - в канун Судного дня у входа в синагогу. Каждой морде - целковый! Короче, вполне достаточно морд насмотрелся я, прежде чем попал к его благомордию, к самому начальнику... Пройдя все семь кругов ада, вошел я к нему в кабинет и застал в самом разгаре работы: он скрипел пером. А это вы, конечно, знаете, когда чиновник скрипит пером, не смей к нему соваться! Пусть погибает весь мир, но ты обязан стоять и ждать, пока не перестанет скрипеть. Только уж очень не любитель я стоять у двери, пока его благомордие когда-нибудь перестанет скрипеть. Набрался я духу и слегка кашлянул, - так сказать, послал эстафету: человек, мол, пришел...
Начальник, однако, не перестает скрипеть. Я осмелел и кашлянул погромче. Он поднимает голову, пялит на меня налитые кровью глаза, разевает пасть и рявкает:
– Что надо?
Я, конечно, вспыхиваю как спичка. Что это за "что надо"? И к чему на меня орать? Я, когда разозлюсь, забываю сразу, на каком я свете; у меня темнеет в глазах, начинает першить в горле, вот тут вот, говорю все, что попадет на язык, мне хочется изломать все, что вижу, разодрать в клочья, уничтожить дотла! Помню историю, я был тогда ребенком. Рос я сиротой, и слово "сирота" было мне ненавистней свинины, и еще не мог я терпеть, когда меня, бедняжку, мол, сироту, жалели. Жалость, когда ее проявляют публично, открыто, перед всем миром, отвратительна, тошнотворна, гадость! Короче, я был сиротой, и меня жалели, а больше других жалела меня наша соседка, ее звали Иешиихой. Надумала однажды эта Иешииха и, преисполненная жалости к сироте, купила ему, прошу вашего прощения, портки. Ладно, описывать вам великолепие, красоту, шик этих портков не приходится Раз в сто лет попадаются такие портки. Не знаю, можно ли в наше время достать такие портки по три рубля за дюжину! Ладно, не это главное. Стоило бы вам посмотреть, как Иешииха созвала всех соседок и кумушек со всей улицы, развернула портки, показала всему миру - пусть все видят, что за портки Иешииха купила сироте. И весь мир любовался портками, все их разглядывали, как сокровище, оценивали и завидовали не столько сироте, ставшему обладателем таких знаменитых портков, сколько Иешиихе, совершившей такое благодеяние... Я смотрел на все это издали, разъяренный, слезы стояли у меня не в глазах, а в горле, - вот тут вот. Иешииха полагала, вероятно, что я на седьмом небе от счастья, только стыжусь это показать, и обратилась ко мне голосом слаще меда:
– Подойди сюда, сирота, не стыдись, примерь-ка портки, что я тебе купила.
Больше не понадобилось. Я подбежал, схватил портки, впился в них раньше всего ногтями, потом зубами, остальное я доделал ногами. Короче, в несколько минут от портков остались только клочья, напоминавшие, что были некогда портки на белом свете и нет их более... Короче, на чем же я остановился? Да, на том, как "большой" начальник крикнул "что надо?" и как я разозлился и едва не пришел в ярость... но я одумался, - что же из этого получится? Еще останусь, чего доброго, без паспорта! И сдержался на этот раз. Подхожу к столу, без единого слова подаю ему бумаги. Начальник заглянул в бумаги и - ко мне: "Как тебя звать?" Я молчу. Видя, что я молчу, он повысил на несколько тонов голос: "Как тебя звать? Как твое имя?!" Мое имя!!! Слышите, клянусь жизнью, в эту минуту я, как нарочно, забыл, что, кроме моего псевдонима, у меня есть еще и собственное имя. Но как, скажите на милость, забыл?! Совершенно таки забыл! Начисто забыл! Все имена во всем мире я помнил; все имена моих родственников, друзей и знакомых стояли перед моими глазами, и только одно имя, мое собственное имя, ушло туда, куда уходит милая святая суббота, исчезло бесследно! Неслыханное дело! "Боже милостивый! Как мое имя? Как меня зовут? Ну???" Хоть убейте, забыл! Что тут делать? Начальник смотрит на меня, как на наглеца. "Вот-вот, - думаю я, он разразится трехэтажным благословлением с разворотом, позвонит, и войдут два ангела-хранителя, зацапают меня как бес зацапал меламеда, и со всеми почестями отведут прямо в холодную!" А я это ненавижу, эту штуку я уже отведал. Довольно! Больше не хочу.
Есть, однако, на свете великий бог, и он спас правого. Он подал мне мысль, чтобы я тверд был как камень. Эти людишки, если вести себя дерзко, да еще говорить с ними, повысив голос, тотчас обмякают, хоть вей из них веревки. Так и было. Сейчас вы услышите, какой разговор произошел между нами. Передаю его дословно.
Он. Как тебя звать?
Я. Кого? Меня?
Он. А то кого же? Меня?
Я. Точно так, как значится в этих бумагах.
Он. А как значится в этих бумагах?
Я. А читать ты умеешь?
Он. Кто? Я?
Я. А то кто же? Я?
Он (громким голосом). Ка-а-ак! Ты смеешь со мной так разговаривать? Со мной? Да ты знаешь, с кем ты разговариваешь?
Я (тоже громким голосом). А ты знаешь, с кем ты разговариваешь?
Услышав мой резкий тон, какого отродясь не слышал от еврея, начальник заглянул в бумаги и вслух прочел мое имя, - только это мне и нужно было!
Что было дальше - уже неинтересно. Я, благодарение всевышнему, благополучно выбрался оттуда и славлю бога каждый день, каждый час за то, что он вызволил меня из беды, не знать мне подобной отныне и вовеки!
– Аминь! - отозвались мы все трое, и Дедушка подмигнул мне: "Теперь, мол, твой черед рассказывать". И я приступил к моей "Истории с тремя городами".