И прогремит над юною Россией
гром новых и невиданных побед.
И только этим молниям под силу
зажечь свободы негасимый свет.
После грозы приходит очищенье.
И оживают птичьи голоса.
И легче жить. И верится в спасенье,
когда гремит над Волгою гроза.
Еще поют в России соловьи
Еще поют в России соловьи.
Еще душа в смятенье не остыла.
Мы в эти годы горькие смогли
Спасти все то, что дорого и мило.
Еще поют в России соловьи.
Мы часто шли судьбе наперекор.
В своих мечтах и в людях ошибались.
Мы, словно дети, верили в добро —
И столько раз надежды не сбывались!
Поверь, что годы тяжкие прошли,
что на пожарах накричался кочет.
Еще поют в России соловьи.
Еще весну отечеству пророчат.
Еще поют в России соловьи.
Ворвется в сердце солнечный прибой,
Повеет ветер ласковых акаций…
Еще опять мы встретимся с тобой.
Чтоб больше никогда не расставаться!
Мы – дети самой преданной любви.
Ее никто отныне не отнимет.
Еще поют в России соловьи, —
И значит, песня землю не покинет!
Еще поют в России соловьи.
«Я вновь аккорд возвышенный беру…»
Я вновь аккорд возвышенный беру…
Почти весь мир с тобой исколесили,
и все же нет воистину миру
милее нашей матушки – России…
Ее войною выжженных полей,
ее сомнений и деяний нервных.
Как я любил своих учителей,
своих друзей и верных, и не верных!
Я знал триумф актеров – алкашей,
стихи и слезы пьяного поэта.
Их души уникальны, как музей
извечного сраженья тьмы и света.
Мне даже зэки были как родня.
Но как меня муздычили коллеги,
как с упоеньем мучили меня
за слово доброе о русском человеке!
На мне давно поставлено тавро.
Мол, примитивен.
Прост.
Не современен.
Мол, не поэт,
а песенник.
Зеро.
В фаворе ныне Бродский, не Есенин.
Я предан был несчастным и родным,
расстрелянным и на войне убитым.
Я посвящал стихи свои —
своим
героям
и совсем не знаменитым.
Нет, с них икон я вовсе не писал.
Я их в работе видел, видел в деле.
Я их в миру с натуры рисовал,
чтобы другие их не проглядели.
Теперь для многих стран,
да и для нас
иконостас – семья Евросоюза.
И все ж семейка та не поднялась
до бывшего, до нашего Союза,
где все же был союз между людьми,
где был порыв космический неистов,
где были мы честны перед детьми, —
не пестовали новеньких нацистов,
где люди знали правду о войне,
в стихах и песнях бережно хранимой,
где верилось несбыточной весне
в стране хоть разношерстной,
но единой.
Нас не прошиб пока Евроозноб.
Мы все, как встарь, равны. Как прежде, вместе
читаем вновь Айтматова взахлеб,
поем навзрыд украинские песни.
Веры тонкая свеча
«Как корежило нас невежество!..»
Как корежило
нас невежество!
И сейчас до конца не понято,
сколько свежести,
сколько нежности
у Руси моей было отнято.
Если даже Сергей Есенин
одно время был
под сомненьем,
сколько было тогда у бдительных
над искусством побед
убедительных!
И когда всю Расею,
Россию,
не в основе – в ознобе трясло,
Сколько храмов сожгли,
носили!
Сколько к вере людей пришло!
Чувство Родины не утрачено,
и Рублев
– он всегда Рублев.
не оплаченный,
не испачканный
ни невежеством,
ни рублем.
Что талантливо,
то и молодо…
Пусть не сразу,
через года
очищаем иконное золото
от коррозии и стыда.
Наступают иные годы.
Но тревожимся все сильней,
чтобы вера
не стала модой,
словно джинсы,
в стране моей…