— Я могу и на редьку хомут надеть.
Взяла редьку. Кого уж она там пошептала — только на редьке кругом, кольцом почернело. Ну и надела.
Эти хомуты и на животных, и на людей, и на вещи надевать могли, лишь бы имя знал.
Это все у нас папа рассказывал.
ПРИСУХА
НЕБОЛЬШАЯ была, когда случай у нас такой случился.
Девка одна была, лицом страшна. Пастуха любила. Ох, любила! А про мать ее слухи шли: нечиста была, говорили, колдовать умела. А пастух красивый хлопец был, вся деревня о нем сохла. И вдруг женился на ней. По любви иль присушила — не помню. Но, и не помню, чтоб миловались они.
Недолго жил. Стал мужик толстеть. Живот вырос — страх смотреть. Дышать тяжело стал. Думали, что помрет скоро.
А здесь дедусь один объявился, ненашенский. Пожалел, что ли, парня. Велел баню докрасна истопить. И вдвоем с тем парнем ушли. Долго были. А что делали, никто не знал. А потом люди говорили, что много старичок в печь поскидал. И вылечил парня-то. И после этого не видели его больше, старичка-то.
Ой, давно это было — темное дело.
СКЕКРОВЬ И НЕВЕСТКА
ЭТО мне свекровь рассказывала. Один женился, а его мать невестку не полюбила. Невестка в положении ходила. Пришло время рожать, прилетают сороки (вещейки, которые в сорок превращаются и залетают в печную трубу, поэтому трубу всегда надо на ночь закрывать). Ну вот, они прилетели, усыпили невестку и вытащили ребеночка, а потом сами-то улетели. Утром невестка просыпается — тяжело ей что-то очень, тяжело и живота нет. А старухи, которых она спрашивала, сказали ей, что она трубу не закрыла к ночи, сороки прилетели и унесли... Первого ребенка так, и со вторым такая же история. Это все свекровь подстраивала, она же невестку-то сильно не любила.
...Третья беременность была. Она плачет и просит мужа не уходить, боится, говорит. Он говорит ей:
— Ложись и спи. Не бойся, я приду, чтоб меня никто не видел, и спрячусь.
Пришел, спрятался под койкой, зарядил ружье и лег там. Подошло время, двенадцать часов ночи. Прилетают эти сороки. Первая подходит свекровка и начинает... И огонек уже на шестке развели. Сын, как только она вытащила ребенка (он еще живой был), подстрелил ее. Те сороки-вещейки-то вылетели, а он ее убил.
Так и сохранили третьего ребеночка, самого последнего.
И ОБВЕЛА ГОЛОВЕШКОЙ ВОКРУГ ЖЕНЫ...
МУЖ с женой жили, и свекровка с ними жила, а детей нет.
Беременная ходит, а не рожает, не рожает. Время придет — живот исчезнет.
Однажды солдат шел со службы, ночевать к ним попросился. Муж сначала говорит:
— Зачем же? У меня сегодня жена должна рожать.
А он говорит:
— Я немного места займу, у порога на шинели.
Ночь наступила, все уснули. А раньше ведь ни врачей, никого не было. Все уснули, жена начала мучиться. А перед сном-то свекровка печь затопила. Достала головешку, а все спали. Солдат-то наблюдал, не спал. Она про него забыла. Три раза обвела головешкой вокруг жены. Она и родила легко, даже ребенок не плакал, ничего. Завернула она ребенка в тряпку, к печке подошла. У нее и волосы были распущены, все. Короче, колдуньей была.
Солдат соскочил, схватил нож, отрезал ей волосы и ребенка отобрал. А старуха сразу на печь залезла.
Утром встали — опять ребенка нет. Сели есть, что-то жена к завтраку настряпала. А ребенок спит себе под шинелью.
Солдат говорит:
— Зовите мать!
Потом достал ребенка и рассказал все...
ПОГОДИ, Я ЕЕ ОТПУЩУ!
ВОТ у меня была женская бригада, значит, восемь человек. Ну и вот так, чего ж? Как-то разговорились, сидели — работы нет, вечером-то, — вот одна и говорит (она с Украины, из Киева, города):
— И вот, — говорит, — за мной ходил один парень, тоже.
Ну, как раз на краю изба-то его, но бедно, — говорит, — жили... этот парень. А парень красивый, так, говорит, в общем. Ну я, говорит, вот просто, влюбилась в него. И вот он ходил, все ходил, говорит, значит, меня сговаривал. И вот, говорит, мы как сядем за воротами (не у их там, а у других: мать-то его, в общем, не брала ее, его-то мать: "Не надо, дескать, мне ее"). Ну и сидим, говорит, вот за воротами на лавочке, собачонка прибежит: "Тяф, тяф, тяф, тяф", — и вот хватает, говорит, за ноги. И вот возьмет, говорит, он там камень, или еще что, ударит, она отбежит. Опять... И так вечеров несколько. Потом один раз он говорит:
— Погоди, я ее отучу!
Взял, говорит, топор. И вот она, говорит, прибежала...
"Тяф, тяф". Он, говорит, как наотмашь этот топор-то бросит ей в спину — и она убежала, эта собака, завизжала и убежала, в общем. Ну, посидели, проводил, говорит, меня. Приходит домой-то, а мать (это мать его была) закрылась. Он туда-сюда, пошел, дядьев позвал, значит. Дверь с крючьев не стали снимать, а взяли окно выставили, залезли, значит: у нее, значит, позвоночник-то переломленный, перерубленный. Он, говорит, топором-то... Ну и умерла. Оказалось, значит, его мать.