Принялись молебны служить. Шесть недель молебствовали. Мальчик пропал около Петрова дня — и до второго Спаса хоть бы какая весточка о нем пала, пропал и пропал. Уж и вопила же Федосья, убивалась о сынке, не приведи Господи, как горько!
В самый день второго Спаса, на зорьке, Федосья услышала, будто кто на сарае плачет. Мужу сказала. Пошли поглядеть. Весь сарай обыскали — и ни души нет, и плачет, жалостливо так плачет. Отец-то и спроси:
— А будто на крыше кто маленький плачет?
А сверху голосок:
— Я, батюшка, снимите меня.
Узнали, кинулись вон, приподняли головы, а Гришутка на самом коне[67] сидит. Сняли, в избу внесли, дали есть. Народу в избу набилось, что стоять негде, услыхали, что пропащий явился.
Гришутка тут и рассказал. Отыгрался он и побежал домой. Навстречу ему старичок.
— Не ходи, дитятко, — говорит, — мамка тебя прибьет. На вот тебе колобок да пойдем ко мне. Ночуешь, а завтра домой.
Пошли.
— В лесу ночевали, в землянке — травы, цветы разные у дедушки в землянке, дух от них хороший идет, — рассказывал Гриша. — И ничего-то мне не страшно с дедушкой, такой добрый, ласковый. Утречком огонек разложил, картошки испекли и поели досыта. Повел гулять. Ягоды собирает и мне отдает; деревья показывает, говорит, как они называются, цветок попадается или травка, он и цветок, и травку назовет, скажет, от чего они помогают. Весело мне, я и про дом забыл.
— Хочешь, Гриша, разные города и людей посмотреть? — спросил.
— Хочу, деда.
Собрались, пошли. Прошли тридесятый волок, через болота далее путь. Вышли на шестидесятый волок[68].
Две избенышки попадались, дедушка станциями их называл. Нас везде кормили. Реку Унжу на плоту переезжали, опять лесом пошли, в деревнях, где приставали, отдыхали.
— Это Кострома, — сказал дед. — Вон собор златоглавый. А вон это, гляди хорошенько, — на колоннах-то что стоит мужичок — Иван Сусанин. А вверху над ним царь Михаил Федорович, за которого мужичок Иван Сусанин кровь свою пролил и царя от смерти, от врагов освободил.
Вскоре мы пришли в другой город, Ярославлем называется. Тоже хороший город. Позже к Троице-Сергию попали, везде там исходили, молились, к Сергию прикладывались.
Тут дня через два в Москву прибыли. Вот город-то! Конца краю не видно, и все церкви-то, церкви, с высокими колокольнями, а маковки-то на них все золотые, так на солнышке и горят, светятся. Дома каменные, один дом на целую нашу деревню и народ там — одни господа, генералы, барыни в шляпах под зонтиками, детки все нарядные, хорошенькие. И простой народ попадается, только мало — больше баре да солдаты. Я даже испугался.
— Уйдем, — говорю, — дедушка — здесь страшно: по улицам вон солдаты расставлены, вершники в шапках с красными макушками да с длинными палками ездят. Убьют они нас.
А дедушка только ухмыляется.
— И-и, дитятко, — говорит, — страшен сон, да милостив Бог: небось, не тронут.
Много всяких мест мы выходили. Ивана Великого, царь-колокол и царя-пушку видели. В соборах к мощам прикладывались. Москву-реку тоже показал мне дед. Неважная речка, куда ей до нашей Ветлуги или Унжи. Хотел вести меня еще куда-то, да вы начали молебны служить, я и затосковал.
— Деда, пойдем домой! — взмолился я. — Боюсь я тут, в Москве-то. Да и батюшку с матушкой мне больно жалко.
Не стал перечить.
— Воротимся, дитятко, — промолвил.
По дороге мы еще разные города видели. В Нижнем через Волгу переправлялись, после городок Семенов видели, Варнавин и Ветлугу; а вчера ночью в свою деревню пришли. Здесь я и потерял дедушку-то, помню, слезинки у него из глаз капали, когда он со мной попрощался и ушел. Я заснул, а утром проснулся, — сижу на коне нашего сарая. Хотел слезать, ан высоко, не спуститься без помощи. Оттого я и заплакал.
МАТЕРИНО ПРОКЛЯТИЕ
ОДНА женщина выругала свою дочь такими словами: "Чтобы ты провалилась от меня сквозь землю". Сказавши такое проклятие, женщина эта своими глазами видела, как дочь ее начала постепенно входить в землю и, наконец, вошла по самую голову. Скрывшись в землю по голову, проклятая дочь стала укорять свою мать, говоря ей, что она теперь должна идти по монастырям и молиться за нее. Женщина эта начала ходить по монастырям и каяться в своем поступке. По мере того, как она молилась о здравии своей насчастной дочери, дочь эта мало-помалу выходила опять из земли и, наконец, совсем вышла, но двинуться с этого места не могла. Так стояла эта дочь, по словам крестьян, до тех пор, пока не возвратилась из монастырей ее мать и, покаявшись перед всем селом, попросила священника отслужить на этом злополучном месте молебен. После этого дочь этой женщины сошла с места, на котором ее прокляла мать, и стала по-прежнему ходить.