Человек из министерства. Испытываете терпение президента? Сталин. Что мне — гримёров, что ли, просить играть? Монтировщиков?
Человек из министерства (у него звонит телефон. Он отвечает со страхом и благоговением). Первое блюдо подали. Вольдемар Аркадьевич, вы поняли нас? Подали. Первое. Блюдо. Сталин. Понял!.. (Обращается к Терентию). Текст ты знаешь. Назначаю тебя врачом товарища Сталина. Терентий. Но я же... Сталин. Терентий. Ты понял нас? Терентий. Да.
Сталин. Но второго врача... Кто сыграет второго врача? Снова звонит телефон.
Человек из министерства (после паузы, шёпотом). Господин президент. Да... О, да... Да-да... Как же я спасу ситуацию... (С ужасом.) Второе скоро подадут?! Я находчив, да... И предприимчив... Всё равно не понимаю... Как сам сыграть? Я не... Очень даже актёр? Я?
Сталин. Слушайте президента.
Человек из министерства (в трубку). Так точно. (Убирает телефон в карман.) Художественная ситуация такова... Сталин. Мы поняли, какова. (Протягивает ему лист с ролью.) Слов мало. Ваша задача: трепетать. Справитесь, я уверен... Господин президент, строго не судите. (Удаляется.)
Сцена третья. Пульс товарища Сталина
Кремлёвская свита и Валентина (подруга и медсестра отца народов), собрались вокруг лежащего на диване Сталина, который бездвижно смотрит в одну точку. Хрущёв (шёпотом). Куда он смотрит? Берия. Что он видит? Хрущёв. На что он указывает? Сморят туда же, вверх и налево. Берия. Ты что-то видишь? Хрущёв. Ничего.
Берия. И я ничего. А он - видит! И так было всегда!
Берия и Хрущёв бросаются на колени и ползут к руке Сталина, но Берия опережает, и начинает неистово целовать Сталину руку.
Входят два врача. Это трепещущие Терентий и Человек из министерства. Их приход ничего не меняет в поведении Берии. Первый врач. Нам нужно переодеть то. то. то. Второй врач. .варища Сталина.
Первый врач. И снова осмотреть его необхо. хо. хо. Второй врач. .димо.
Хрущёв (глядя на почти впавшего в беспамятство Берию). Я полагаю, достаточно ограничиться товарищеским рукопожатием.
Хрущёв подходит к другой руке вождя и с преданностью, с глубоким вздохом пожимает её. В свите происходит раскол: одна часть подходит к руке за целованием, другая выстраивается для рукопожатий. Незадействованной в противоречивом ритуале остаётся только Валя — она всхлипывает в углу. Хрущёв (врачам). Какая у него влажная ладонь! Что это значит? Первый врач. У ладонного потоотделения есть несколько причин... Причина первая...
Второй врач. Сначала нам нужно переодеть и осмотреть. Мы же впервые тут! (Первому врачу, тихо.) Говорить буду только я, ты не начинай даже, я приказываю, я умоляю... Хрущёв (Берии, который, слегка опьяняв от поцелуев, отошёл наконец от сталинской руки). Думаешь, ему это понравилось? Берия. Я не мог иначе.
Валя. Он знал, он все знал. Он мне вчера говорит: «Видишь, Валентина, как заходит солнце? Ранней весной в Москве так редко можно увидеть солнце». (Свита недоуменно переглядывается.) Ах, вы не понимаете! (Продолжает всхлипывать.) Первый врач. Можно, мы посчитаем пульс? Первый врач подходит к Сталину, берет его правую руку. Но врача так трясёт, что он все время роняет руку вождя, и, смертельно бледный, продолжает отсчёт снова и снова. Сталин поднимает вверх левую руку. Он будто указывает в ту сторону, куда раньше так упорно смотрел. Все, как заворожённые, смотрят в пустоту, надеясь разглядеть какой-то знак или хоть что- то, что могло приковать столь пристальное внимание генералиссимуса. Слышен шёпот свиты: «Куда он показывает?» - «На
что он указывает?» - «Ничего не вижу!» - «А я вижу» - «Что?»
- «Сам присмотрись». - «Не вижу! Расстреляю своего окулиста, падлу».
Шёпот охранников: «Врачи подонки, даже глазные!» — «Глазные особенно, они ведь на зоркость влияют» — «В том числе на политическую».
Кто-то из свиты: «Кто-нибудь заткните охрану!» В этот момент появляется ещё один Сталин. Его никто не замечает.
Сталин. Ха. Указывал. Никуда я не указывал. Я хотел схватить за глотку — их всех, по очереди; моё сердце сдавила жалость, что я так и не успел сделать — их всех, по очереди — мёртвыми. А потом мне стало плевать. (Рука первого Сталина опускается.) Похолодели ноги, до колена, я хотел приказать, чтоб их укрыли одеялом. Но язык не слушал меня. Я даже рот открыть не сумел. Даже. Не сумел. Открыть. Рот. Меня поразило, что сразу похолодели два сросшихся пальца на правой ноге. Значит, закончилось чудо. Даже в Сибири, в ссылке, в жуткие холода, когда все тело обращалось в едва дышащий, едва колышущийся на ветру кусок льда, эти два маленьких героя не мёрзли. Никогда! Не поддавались они холоду и в зимнем Петрограде, и в крещенские морозы в Москве. Нигде! А тут, на тёплой даче — прекрасный у меня истопник, как долго я их перебирал! — на тёплой даче, в начале весны, пальцы первыми дали предательский сигнал: «Нам холодно! Укутай нас!» Значит, чудо закончилось. (Закуривает, садится, со злым весельем смотрит на суету вокруг своего тела.) Теперь-то можно. (Пауза.) И — никого. Даже Ильич, который посещал мои видения регулярно, не пожелал прийти в предсмертные галлюцинации...