Миша развернул первый и достал листок с одной-единственной буквой «П».
Из второго конверта Миша достал «Р».
На третьем листке мы хором прочитали «И», а конец уже просто отгадали: «ВАЛ»!
«ПРИВАЛ»!
Это была Большая Поляна.
На Большой Поляне
На поляне нас ждал сюрприз. Каким-то образом раньше нас сюда добралась наша повариха тётя Шура, а два больших мальчика из первого отряда притащили термос и огромную корзину.
И мы в дополнение к сухарям и яйцам, которые принесли сами, получили ещё по стаканчику горячего кофе и по вкусной, сдобной булочке.
Самое замечательное было то, что кофе нам наливали в бумажные стаканчики, и потом их можно было использовать для чего хочешь: на ловить кузнечиков Или божьих коровок; или посадить в них улиток; или набрать ягод, если попадутся; или грибов. Вообще бумажный стаканчик — удобная вещь.
Откуда-то вдруг появился Николай Ива нович со своим аккордеоном — и пошло!
Мы плясали гопака и русскую и заставили плясать Мишу с тётей Шурой. Мы катались в траве и просто помирали со смеху: Миша у нас длинный, как сам Дон-Кихот, а тётя Шура — кругленькая, как колобок. Миша высоко подбрасывал свои длинные ноги, а тётя Ш ура подпрыгивала и тоненько повизгивала:
— И…и… их! тонком.
Сами мы плясали, как кто умел и кто во что горазд.
Потом играли в кошки-мышки, и я трёх котов замучил, потому что меня никто не мог догнать. Играли в третий лишний и бегали в горелки и опять плясали. И вдруг на поляну выскочила баба-яга! В маске — нос крючком, с помелом в руках.
— Ага! Вот вы мне где попались! — хрипло закричала она. — Вот я вас!.. — и давай гоняться за малышами. А те визжали, как сумасшедшие!
Мы, старшие, сами гонялись за бабой-ягой, а она отбивалась от нас помелом. Но всё-таки мы, наконец, повалили её и стащили маску — это оказался Олег Синявский из первого отряда.
И вот в самом разгаре нашего веселья вдруг из-за елей, окружавших поляну, высунулись коровьи морды, а потом вылезли и самые коровы — целое стадо коров.
Потихоньку побрякивая колокольцами и жуя на ходу траву, коровы двинулись прямо на нас.
Что тут было! Девчонки завизжали, Маруся засуетилась и громко закричала:
— Сюда, сюда!
Олег принялся трубить в горн, а Миша командовал:
— Ребята, спокойно! Отступим вправо и пропустим стадо!
Какое уж тут «отступим»! Ребята сыпали, как горох, кто куда!
На поляну вышел старик в соломенной шляпе, с длинным кнутом — очевидно, пастух — и стал укорять ребят ребят:
— Ну, чего испугались? Чего хоронитесь?.. Они смирные, небодучие. Пройдут сторонкой…
Но коровы не хотели проходить сторонкой проходить сторонкой и заполонили почти всю поляну…
Это тебе не пиявка!
Когда все ребята бросились врассыпную, я, сам не помню как, очутился на высоченной разлапистой ели, где не только что коровам, но и самому быку меня не достать, а мне оттуда всё видно и интересно.
Старик ловко стрельнул кнутом и закричал на ленивых коров, чтобы они шли быстрее, а голоса наших ребят уже слышались где-то совсем далеко.
Наконец и коровы и старик ушли с нашей поляны, и я только хотел слезть вниз, но тут из-за ёлок вылез мальчишка, немного побольше меня.
Под мышкой у него тоже торчал кнут, и верёвка длинной змеёй тянулась по траве.
В руках он держал открытую коробку, а в ней было что-то чёрное, какой-то аппаратик. Он внимательно рассматривал его, осторожно трогая пальцем.
Я сразу догадался: наш клад! Как ужаленный, скатился я с ели, расцарапав себе руки и лицо, и бросился к мальчишке:
— А ну отдай! — заорал я. — Отдавай лучше!
Мальчишка сначала оторопел от неожиданности, но потом, оглядев меня с головы до ног, спокойно сказал: — А это хочешь? — и показал мне шиш.
Тут я налетел на мальчишку, вышиб коробку у него из рук, и мы покатились в траву.
Мальчишка был всё-таки порядочно больше меня, и потому он меня здорово вздул. Но заревел я вовсе не от боли, а от злости…
Мальчишка подбирал аппаратик в коробку, а я кричал:
— Ну и бери! Вор! Ворюга несчастный! Это наш клад, это для малышей наши лагерные нарочно запрятали, а не для тебя вовсе, ворюга ты!
— Лагерные ваши, говоришь? — поднял голову мальчишка. — А зачем запрятали?
— Чтобы интересней было, чтобы по правде клад был. А теперь… никакой игры… не выйдет, — продолжал я реветь.