В период неоднократных попыток зимой 1942 года прорвать блокаду, а также в январе 1943 года, когда поток раненых из района Кировска и Шлиссельбурга достигал максимума, мой отчим фактически организовывал и лично контролировал их выгрузку из приходящих преимущественно ночью эшелонов. Их количество часто достигало трех и более за ночь, так что все три платформы, или, как их называли, рампы были перегружены! Раненые в зависимости от формы и степени ранения распределялись им, согласно рекомендациям врачей по павильонам больницы или госпиталя. В некоторых случаях, при отсутствии врачей, которых не хватало, решения ему приходилось принимать самому, поскольку промедление в таких случаях, как говорят, смерти подобно! Не было проблем в госпитале, в решении которых не принимал бы участие начальник штаба капитан А. С. Спивак. Кстати, занимал он должность, по крайней мере, майора! Он иногда сетовал на то, что начальник госпиталя полковник медицинской службы Шнейдерман подавал на него министру обороны, главнокомандующему И. В. Сталину представление о награждении орденом Красной Звезды и присвоении очередного звания майора медицинской службы, но оно осталось без ответа.
Абрам Соломонович Спивак – начальник штаба госпиталя СЭГ 2222
Можно понять горечь обиды отчима на эту явную несправедливость! Это явилось одной из причин, почему, после того как в 1944 году госпиталю пришлось последовать за наступающей, преследующей немцев армией, Абрам Соломонович написал прошение об отставке по состоянию здоровья. После этого он стал работать заместителем начальника военно-медицинской кафедры Ленинградского санитарно-гигиенического института, а после ликвидации кафедры – до самой смерти в 1970 году – возглавлял ДОСААФ больницы им. И. И. Мечникова. Он ушел из жизни внезапно, собираясь утром 23 мая 1970 года на работу. Прощание с ним прошло в клубе больницы, в 9-м павильоне при огромном скоплении народа, в полном соответствии с известной пословицей «На миру и смерть красна», не сдерживали слезы даже санитарки и медсестры! Для моей мамы и меня после совместного 28-летнего проживания с ним это была невосполнимая утрата! Будучи за это время фактически моим отцом, он не только содержал меня, но и поставил на ноги!
Похоронили Абрама Соломоновича на Богословском кладбище Ленинграда с воинскими почестями, соответствующими званию майора, которого так и не дождался!
Шервуд Лев Яковлевич
Версты
Былое и думы
Александру Кравчуку, учителю и другу
Война
Кто из вас помнит вкус подсолнечного жмыха?
Этого серо-зеленого камешка с ароматом жареных семечек, который перекатываешь во рту с глазами, закрытыми от удовольствия…
А уж компотная смесь, каждая фруктинка которой в детских пальчиках кажется необыкновенным лакомством, которые перебираешь, затаив дыхание, и не можешь решиться, какую же выбрать… Одну, только одну штучку…
Первые послевоенные годы. Дома, в нижнем ящике старинного орехового буфета лежал кулек с сухофруктами. Меня неудержимо тянуло к этому ящичку… И кулечек постепенно таял, пока однажды мама не сказала мне: «Я сосчитала сухофрукты. Там столько-то штук (числа не помню). Поняла?». Опустив глаза, я молча кивнула головой. От стыда я готова была провалиться сквозь землю. У меня даже уши горели. Я старалась забыть о случившемся, но магическое число не давало мне покоя, рождало какие-то смутные надежды: а вдруг мама ошиблась? И через какое-то время заветный кулечек был у меня в руках, и «штучки» были пересчитаны. Их оказалось больше, гораздо больше! Я ликовала! Я прыгала от радости, смеялась, хлопала в ладоши! Не задумываясь о последствиях, я съела все «лишние». Без всяких угрызений совести. «Мамино число» казалось мне оправданием. Понимала ли я сущность своего поступка? Не помню… Надеюсь, что понимала. Но искушение оказалось сильнее. Ближайшим вечером, обнаружив пропажу, мама не сказала мне ни слова, но после ужина рассказала такую историю: «Однажды, во время войны, я ушла на работу, оставив дома тебя одну, ты заболела и не пошла в садик. На столе я оставила для тебя на блюдечке маленький кусочек хлеба и немножко растительного масла. Когда я вернулась с работы, ты стояла, держась обеими руками за край стола и положив на стол подбородок. Ты, молча, смотрела на блюдечко… Хлеб, масло были не тронуты. „Почему ты не съела хлеб?“ – спросила я. „Ты не сказала, что это мне“…»