По дороге я узнал, что Мокотув пал, что те, кто остался в живых, выходят из канала. Я тут же добрался до лаза напротив дома 37 на Аллеях Уяздовских. Из неговыбирались дети, мужчины и женщины. У них были воспаленные веки, и все заходились от кашля. Немцы пустили в канал газы. Бесконечная вереница людей продолжала выбираться из преисподней. Расстояние в пять-шесть километров им пришлось преодолевать десять часов. Когда пустили газы, началась паника, люди стали давить друг друга. Спаслись только те, кто шел первым. И тут я увидел коменданта Мокотувского плаца подполковника Кароля. Его мундир был весь в дерьме. «Где майор Зенон? — спросил я. — Где ваши штабисты?» — «Погибли». — Кароль тер глаза. «А остальные повстанцы?» Кароль ничего не ответил, рванулся в сторону и исчез в ближайшем квартале. Я не знал, куда пойти. Рассчитывать на то, что капитан Колосовский поможет мне вернуться на родину, не приходилось. И я вернулся к Славомиру. «Видели капитана?» — спросил он. Я кивнул. Славомир понимающе усмехнулся и больше вопросов не задавал, а предложил распить мартини. После выпитого на душе стало немного легче. «Что же ваши-то молчат?» — спросил капитан Славомир. «Не знаю», — ответил я. Это мы теперь с тобой, племянник, знаем, почему наши «кукурузники», помогавшие повстанцам, сбрасывали автоматы аковцам, а патроны к ним — немцам. И почему наши войска стояли на Висле после начала восстания пять месяцев, до января. Капитан Славомир пристроил меня в одном из подвалов, где я, едва коснувшись головой матраца, тут же заснул. Ночью меня разбудил дежурный штаба и сказал, что меня срочно вызывает капитан Колосовский. На этот раз я увидел перед собой молодого парня лет двадцати двух, в гражданском костюме. Весь такой ладный, косая сажень в плечах. Рядом с ним за столом сидела молодая женщина — черные волосы, карие глаза, высокая грудь. «Моя радистка Лена», — представил ее капитан. А потом сразу начал с места в карьер: «Меня прислали для координации действий с Армией Крайовой. Я был на приеме у Бура-Коморовского». — «У самого Бура?» — «Точнее, у его заместителя Монтера. Мне было сказано, что вести переговоры с капитаном, да еще не имеющим политических полномочий, они не станут. Ну да мне начхать на это. Я связался со штабом, и мне подтвердили твои данные». Лапшу на уши вешал мне молокосос. Держал за дурака меня, тридцатичетырехлетнего штурмана. Я был в плену год, и за несколько часов разыскать данные моей биографии было просто физически невозможно. «Будешь работать со мной, — продолжал Колосовский, — если хочешь замолить свои грехи». — «Какие еще грехи?» — «А что, плен, по-твоему, это героизм?» — «Но и не грех». Я пропустил мимо ушей его обращение на «ты». «Ты должен сейчас же вернуться на Мокотув», — сказал Колосовский. «Зачем?» — «Необходимо разыскать майора Черненко, который переправился через Вислу». — «Бесполезно, товарищ капитан. Во-первых, переплыть он мог только в районе Жолибожа. А во-вторых, в Мокотуве немцы и искать там некого». — «Как, ты отказываешься? Приказываю тебе!» — «Не пойду, товарищ капитан!» — «Пойдешь!» — «Нет!» — «Значит, ты просто трус и разговор окончен». Я помолчал, потом сказал: «Хорошо, я пойду на Мокотув». — «Сейчас мы с Леной выходим на связь. Тебе здесь больше нечего делать». У Василия, сидевшего около двери, я спросил: «Они вместе с радисткой пришли сюда?» — «Да нет. У капитана был напарник. Когда прыгал с парашютом, напоролся на железный прут. Его бросило на балкон какого-то дома. Пытались спасти, но бесполезно. Лена была его радисткой. Она знает польский и немецкий. Поляки ее не любят».