Как мы с Васькой в путь собирались
У нас же как заведено?.. В возраст вошла – кыш со двора. Ну, с болота. Топай давай, пока водяной отвернулся и бородой утирает слезы свои крокодильи. Говорят, в жарких странах такие чудища водятся – крокодили. Зубы – во, пасть – мишка влезет!
Я и пошла, гордая и... Просто гордая. До вечера по лесу шла, а там уж и на деревню наткнулась. Нет, к людям я б никогда не пошла, если б не нужда – все, вот все подряд ручьи и лужи заняты! – некуда и приткнуться. Не буду ж я с хозяевами драться? Нет, я могу, конечно, но не буду. Я в болоте сильнее всех была, быстрее всех, вот теперь и ищу долю лучшую, потому как "Настюшка, кроме ж тебя и отправить некого, а ты одна справишься".
Ох, как вспомню бороду зеленую в соплях, так и плююсь! Батюшка, бес лохматый, выискался. Нашел меня в реке, на запруде, притащил к остальным русалкам, выкормил, выпоил, вырастил, а потом нате – ступай, доча, ищи новый дом. Ты ж сильная, ты ж умная, и в кого только такое чудо. Да уж не в тебя!
Что-то я разозлилась. Вдох, выдох... Вдох... Выдох... Полегчало. Это меня Васька научил – говорит, модное сейчас поветрие у людей, психолиз называется. Подышишь глубоко, и всю злость как рукой снимет; а если не снимет, то сломать можно чего ненужное. Он у меня вообще умный. Не в меня. Вон, сидит на срубе, кошкам сказки рассказывает про то, что он принц персидский, чистокровный, а что на улице живет – так это обет, добровольно взятый.
Шельмец.
Хотя мне грех жаловаться: я б без него совсем засохла от тоски зелёной. Батюшка меня из дому по весне выставил, так что в этом колодце я уж лето цельное прожила, когда нелюдь какая решила котеночка притопить. И животине горе, и вода б испортилась – всё один к одному. Вот и думай, то ли он специально так задумал, то ли попросту дурак. Я думаю, что специально, что злодей в деревне живёт, а Васька ржет, мол, дурак обычный, но с водопроводом.
Вот водопровод этот чудной я никак не пойму: как же можно пить воду из трубы железной? Она ж вонючая! В колодце-то моем камушек к камушку уложен, по дну песочек речной рассыпан – из-за леса носила! – а стены до блеска водорослями оттерла. Красотища. И вода вкусная. А все равно почти не пьют – тяжело им ворот ворочать, видите ли.
О чем это я?.. А, так о Ваське ж! Ночь, помню, лунная была: видно всё-всё, до последнего листика на кустах у колодца. Я тогда тосковала как раз, думала обратно домой податься, упасть к батюшке в ноги, упросить остаться. Ну или нахрапом пойти, прежнее лежбище занять силой. Чай, не выгнали б, не справились бы... Сидела на лавке, рыдала – и со мной такое бывает, я ж тоже живая! – как глянь: крадется кто. Да кому вру? Обычно он шел, чесал прямо по траве, кашлял еще так противно, как будто вот-вот помрет. Дошел до колодца, из-за пазухи достал сверток и – бултых! – в воду его. Развернулся и пошел, а я сижу ну дура дурой, только рот раззеваю по-карасьему. Это ж он, получается, в дом мой... в душу мне нагадил! Чертово семя!
Вдох... выдох... вдох... выдох... Ну, я ж сразу и нырнула за "подарком", а он мягкий, теплый. Выплыла к свету – котенок. Черный как ведьмина душа, усатый. Лапы длинные висят, хвост мышиный к шерсти прилип, уши завернулись. Думала, сдох. А он отошел, выжил; жизнь свою, котячью, потратил небось.
Так и зажили вдвоём. Он к зиме уже всю деревню оббегал, присмотрел себе зимовку у одной старушки, так что засыпала я спокойная.
А весной его и не узнала: важный стал, умный. В город ездил со своей старушкой, нахватался там всякого, мне аж завидно сделалось. Ничего, вот я тоже как-нибудь соберусь и отправлюсь к морю. Говорят, там зимы нет – да Васька и говорит, он по телеге видел. Как на ней чего рассмотреть можно? Она ж пустая стоит.
Вот и зажили мы с Васькой, горя не зная, пока водяной не притопал. Сел вот тут, на срубе, напротив меня, бороду в воду свесил, и говорит:
— Настюшка, доченька, звездочка моя северная!
Это я, значит, звезда. Ну-ну.
— Спаси если не меня, так сестер своих младшеньких! — И слезы в воду кап-кап. А я молчу: не из вредности, нет, просто испугалась.
— Я своё пожил, — напирает батюшка, — повидал всякого, а они ж мал мала меньше, головастики пузатые. Кто ж им поможет, как не кровинушка, как не сестрица старшенькая? Кто ж за ними приглядит, приголубит?
Тут я малость отошла, опомнилась и говорю:
— Какие головастики? Какие пузатые? Девки в пору почти вошли, со дня на день заневестятся!
Отгавкиваюсь, значит, а то с сестрами моими никакого житья не будет. А батюшка ж не дурак, меня знает, вот и говорит:
— Пожалей, Нептуном богом прошу! — А глаза хитрющие. — Не к кому больше идти.
Я ж и спрашиваю:
— Да что там у вас такого случилось? Может, ты того... чтоб дочек не воспитывать?