Так или иначе, джинсы прорывались в массы. К концу эпохи запреты и прямые консервативные выпады «отцов» и «дедов» в адрес «детей» практически повсюду исчезли. Товары на прилавках, естественно, до наступления эпохи рыночной экономики не появились, однако моральную победу семидесятники одержали.
Правда, эта моральная победа потребовала и невероятных моральных усилий. Юность, проведенная в борьбе за дефицитные вещи, не могла не сказаться на менталитете поколения. Вещь стала для семидесятника чрезвычайно значимой ценностью. Возможно, большей ценностью, чем все остальное, что есть в человеческой жизни. И уж всяко большей, чем, скажем, такая непрактичная вещь, как демократия, мода на которую для семидесятников так и не наступила.
Общество товарного изобилия стало, в конце концов, непосредственным итогом работы семидесятников. И никакой дефицит свобод не может поколебать глубокой удовлетворенности этого поколения достигнутой победой.
Заметки по пищеварительному вопросу
В начале 1970‑х физик Жорес Алферов (будущий нобелевский лауреат) принимал у себя в ленинградском институте крупного бразильского ученого. Вежливость требовала после рабочего дня угостить коллегу ужином. Алферов попросил куратора, представлявшего «известную организацию», забронировать на вечер столик по соседству от института в ресторане гостиницы «Спутник», поскольку свободных мест даже там (на окраине города!) могло не оказаться. Куратор задание провалил: никто ученых в ресторане не ждал. Тогда они поехали искать столик где придется и нашли лишь в курортном поселке Солнечное, да и то лишь потому, что Алферов предъявил директору удостоверение лауреата Ленинской премии и объяснил ситуацию [Калитка 2020: 98–99].
Место в кафе и ресторанах советских времен могло быть дефицитным, как и все прочее. Конечно, не всюду, не всегда и не при каждом случае. Ситуацию с богемными заведениями Ленинграда хорошо выразил артист Сергей Юрский, познавший ситуацию как снаружи, так и изнутри. «В шесть место у дверей занимает швейцар в форме. Барьер закрыт. Вход только по мере возможности. И по пропускам. И по блату. Еще по пять рублей в руку. А также по договоренности. Ну и, естественно, по нахалке» [Юрский 2002: 181]. Писатель Илья Штемлер в романе позднесоветских времен «Универмаг» рисует похожую картину, уточняя, правда, что табличка «Свободных мест, к сожалению, нет» висела на дверях бара ресторана «Созвездие» и днем, и ночью. У входа толпилась очередь, рассчитывавшая на удачу, а внутри оставалось много свободных мест, резервируемых для особой публики. Фильм «Еще раз про любовь» (1968) начинается со сцены длинной очереди у входа в московский ресторан: до того, как отдохнуть, поесть и потанцевать, люди должны стоять, ожидая освободившиеся места. Вдруг выходит швейцар и говорит, что есть лишь одно место. Тогда из‑за спин разнообразных влюбленных пар выскакивает героиня Татьяны Дорониной, поскольку она одна и может его занять.
Еще один барьер конца 1970‑х состоял в том, что лучшие рестораны Ленинграда находились в интуристовских гостиницах, а вход туда разрешался лишь по пропускам.
Зачем это сделали? – удивлялся Нагибин. – Чтоб не общались с иностранцами? Чтоб не спекулировали? Чтоб не жрали приличную еду, которой едва хватает для валютных гостей? [Нагибин 2005: 451].
Юный Олег Тиньков7 преодолевал интуристовский барьер с помощью взятки. При входе в гостиницу он давал швейцару трешку. Затем, правда, доплачивал в баре, где пиво официально продавалось по 55 копеек, но реально стоило рубль. Иначе бармен говорил: «Пива нет» [Тиньков 2010: 96].
Впрочем, днем попасть в не интуристовское, не элитное и не богемное заведение было вполне возможно. А некоторые ленинградские кафе стали в 1970‑х даже культовым местом общения, о чем шестидесятники ныне вспоминают с пиететом. Например, о «Сайгоне», что размещался на углу Невского и Владимирского проспектов. Посещение «Сайгона» оставляло неизгладимый след эпохи социализма. Заведение напоминало скорее забегаловку, а не современное уютное кафе со столиками и мягкими креслами. Пить кофе приходилось за стойками, присесть удавалось в лучшем случае лишь на подоконник. Те, кто хотел покурить, просто прислонялись к стене и так стояли. Если душа просила алкоголя, надо было бежать в один из соседних гастрономов, а затем распивать в мороженице за углом, где некая бабка, промышлявшая сдачей бутылок, давала для этой цели стакан [Кузьминский 2009: 14]. В самом «Сайгоне» для кофепития использовались