— Что случилось? — испуганно спросила Наташа.
— Цепь сломалась.
— Так что ж ты не чинишь?
— Сейчас, — сказал я и попробовал соединить перетершееся звено в цепи, но ничего не получилось. Болт был перекошен, а нового у меня не было.
— Ничего! — сказал я, переворачивая велосипед. — И так дойдем. Здесь недалеко.
— Мне надо скорее домой, — замирающим голосом сказала Наташа. Вдруг она выбежала на середину дороги, подняла руку и закричала:
— Пожалуйста, остановите! Пожалуйста!..
Я обернулся и увидел, как к нам приближается какой-то велосипедист — на дороге прыгало светлое пятнышко от фары.
— Что случилось?
Около нас затормозил высокий мужчина, и мы сразу узнали в нем дядю Кирилла, электромонтера с нашей улицы.
— Да вот у него велосипед сломался, а мне надо скорее домой, — проговорила Наташа с дрожью в голосе. — Дядя Кирилл, пожалуйста, отвезите меня домой…
— Конечно, садись, — перебил ее дядя Кирилл. — А как же ты? — обратился он ко мне.
— Доберусь…
— Ну, конечно, чего там, — усмехнулся дядя Кирилл. — Через полчасика доберешься.
Наташа подбежала к моему велосипеду, выхватила из багажника бидон и букет и быстро вернулась к дяде Кириллу. Он усадил ее на раму и крикнул мне:
— Полный вперед, за нами!
— До свиданья! — крикнула мне Наташа, когда они отъезжали.
Выходя из леса, я еле сдерживался, чтобы не разреветься. Меня не огорчал сломанный велосипед и не пугала темнота, мне было обидно от неожиданного предательства. Я даже не спешил домой и, ведя сломанный велосипед, еле перебирал ногами… А впереди уже один за другим зажигались огни в нашем поселке.
В ту ночь я долго не мог уснуть, а утром проснулся от стука. Кто-то барабанил по стеклу. Вскочив с кровати, я распахнул рамы и увидел под окном Наташу. Снизу на меня смотрели грустные глаза.
— Прости меня, пожалуйста, — тихо сказала она. — Знаешь, как мне попало дома… Больше меня никуда не пустят…
Она хотела заплакать, но все же пересилила себя.
— И когда стемнело в лесу, мне стало страшно… Не сердись, пожалуйста…
И тут я подумал, что она и в самом деле могла испугаться, — ведь она девочка. Мне вдруг захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но я только сказал:
— Не сержусь я. Совсем не сержусь. Ни капельки!
Трава у нашего дома
У меня было два кумира. Один из них сапожник дядя Коля жил в нашем доме. У дяди Коли был огромный сарай, огромная калитка, в которую свободно въезжал грузовик, огромная скворечня — в ней могла поместиться целая стая, огромный, как медведь, пес Артур. За сараем начинался огромный сад, огороженный разноцветными рейками, похожими на гигантские цветные карандаши. В саду дядя Коля сделал бассейн — выкопал большую яму, зацементировал ее и напустил в нее воды. Дядя Коля всем разрешал купаться в бассейне, а когда сам влезал в него, вода выходила за края и затопляла полсада.
Летом около нашего дома росла высокая трава, упругая, яркая. Дядя Коля всегда спал на этой траве прямо под открытым небом. Расстелет матрац на пахучей зелени, укроется легким одеялом и спит. А рядом похрапывает Артур. Несколько раз с дядей Колей ночевали и мы с Вовкой. Помню, я все боялся, что в ухо заползет жук или пойдет дождь, а дядя Коля только смеялся.
— Самые счастливые люди летом спят на свежем воздухе, — говорил он. — На траве, на чердаках, на сеновале… Я вообще согласился бы жить на природе, где-нибудь в лесу, — добавлял дядя Коля и вздыхал. — Иметь бы дом из ветвей и травы и крышу из хвои… Ловил бы рыбу в реке, разводил бы пчел…
Мы лежали среди травы на матрацах и смотрели на звездное небо. Тогда много падало звезд и мы с Вовкой загадывали желания, и я никак не мог понять, кто мешал дяде Коле тоже загадать желание и, когда оно осуществится, перебраться в лес навсегда.
Самым замечательным в этих ночевках было утро, когда мы просыпались под клубящимися облаками, когда в лицо светило солнце и в траве, не смолкая, трещали кузнечики, стрекотали стрекозы и гудели шмели. И всегда мы просыпались вдвоем с Вовкой — ни дяди Коли, ни Артура уже не было. Дядя Коля рано уезжал на работу, и Артур всегда его провожал. Несколько раз мы с Вовкой просыпались очень поздно, когда солнце уже начинало сильно припекать и становилось жарко или когда возвращался Артур и стаскивал с нас одеяла, при этом он покусывал наши ноги и лаял в самые уши. Под осень, потихоньку от дяди Коли, мы залезли в его сад — трясли яблони и обирали груши. И каждый раз после этих набегов дядя Коля рассказывал нам о каких-то мальчишках, попортивших в его саду деревья, и подробно объяснял нам, как можно собрать фрукты, не поломав ветвей.
Мастерская, в которой работал дядя Коля, находилась через два переулка от нашего дома. Летом дядя Коля работал у открытого окна и брал обувь прямо с улицы. Много раз мы с Вовкой стояли около дяди Коли и смотрели, как он чинил разные башмаки. Нас больше всего поражало, как по обуви дядя Коля угадывал хозяина. Подаст ему какая-нибудь бабушка сбитый ботинок, дядя Коля посмотрит на него и скажет:
— Владелец — футболист, точно!
И бабушка сразу закивает и забормочет:
— Житья от него нет. Отец только на обувь и работает. Вторые за месяц сбил… да еще штраф за разбитые окна заплатила…
Или протянет дяде Коле какая-нибудь девчонка свои сандалии, дядя Коля посмотрит на стертые носы сандалий, улыбнется и спросит:
— Балериной, наверное, хочешь стать?
И девчонка кивнет, опустит глаза и покраснеет.
Дядя Коля мог определить, кто ходит прихрамывая, с палкой, кто много танцует, кто ходит быстро и кто медленно, кто красиво и кто некрасиво. Обычно, когда мы наблюдали за дяди Колиной работой, он всегда нам что-нибудь рассказывал, но однажды я стоял около него целый час, а он все время молчал. «Что же такое случилось», — думаю, и только хотел спросить дядю Колю, как он вдруг сказал:
— Давай сними-ка свои ботинки.
— Зачем?
— Подбить надо. Того гляди пальцы вылезут.
— У меня денег нет, — пробурчал я.
— Снимай, говорю!
Дядя Коля нахмурился и легонько толкнул меня локтем. Я нагнулся и стал развязывать шнурки.
Починил дядя Коля мои ботинки, промазал краской. Стали ботинки как новенькие. Надел я их, а дядя Коля вздохнул и говорит:
— Был у меня такой вот сынишка, как ты… да умер… от воспаления легких. Все мечтали мы с ним пожить на природе, построить дом из ветвей и травы… И крышу из хвои… ловили бы рыбу в реке… разводили бы пчел…
Вторым человеком, который будоражил мой ум, был музыкант-трубач. Первый раз я увидел его в парке на открытой эстраде. Я брел по парку с Галей, светловолосой зеленоглазой девочкой с соседней улицы. Мы с ней часто ходили в парк. И всегда по одним и тем же местам. Вначале в избу-читальню, посмотреть журналы, потом к фонтану, где из пасти дельфина вырывалась длинная струя воды, потом катались на маленькой бесплатной карусели, потом подходили к пруду и смотрели на плавающих лебедей, потом бегали по газону, где росла такая же трава, как у нашего дома. В тот день около газона мы услышали, как на открытой эстраде играет оркестр. Перебежали аллею и увидели целую толпу слушателей и дальше набитые до отказа публикой ряды скамеек и еще дальше — эстраду, на которой играл духовой оркестр.
Мы пробрались к самой эстраде. Из семи музыкантов пять дули в медные трубы. Особенно старался один, игравший на самой большой трубе. Она обвивала его шею и вылезала из-за спины огромным сверкающим обручем. Труба была похожа на раковину гигантской улитки. Чтобы выдавить из нее звуки, музыкант напрягался изо всей мочи. Его щеки раздувались, и все лицо краснело от натуги. Барабанщик тоже неистово лупил в барабан. Казалось, он хотел во что бы то ни стало устроить как можно больше грохота. Барабанщик поминутно закатывал глаза, стискивал зубы и наносил один удар за другим. Все шесть музыкантов играли так, словно выполняли тяжелую работу, и только седьмой — трубач — играл необыкновенно легко. Это был молодой полный парень с озорным ребяческим взглядом и взлохмаченными волосами, которые все время спадали на лоб, и поэтому парень то и дело встряхивал головой. Он стоял впереди всех, высоко держал трубу и без малейших усилий, играючи и даже чуть-чуть небрежно перебирал пальцами клапаны. При этом уголки его губ подрагивали от улыбки, глаза так и искрились.