Хорошо, что все вокруг переживали и думали, чья же это вина, и не пытались со мной говорить. Я стыдилась того, что сказала, и того, что теперь все всё знают. Даже перед Томасом, с которым мы занимались постыдными вещами, мне было стыдно.
Какое-то время никто не мог успокоиться. Я сказала, что хочу выпить воды, и ушла на кухню, сев в одиночестве за стол. За мной зашел Томас и спросил, где же моя вода. Он наполнил из-под крана два стакана, сел рядом со мной и сказал:
— Ты должна была мне сказать.
Я ничего не ответила. Он взял мою руку в свою. Кажется, он был спокойней всех — наверное, он был слишком молод, чтобы думать, будто это его вина. Сама-то я вовсе не считала, будто это вина кого-то из взрослых, но меня устраивало, что они сами так думают. Мне нравилось, что им стало плохо, что я их огорошила и заставила плакать. И мне больше не надо ни о чем беспокоиться — пусть теперь взрослые делают это за меня.
Томас мял мою руку, поскребывал каждый мой ноготь кончиком своего ногтя.
— Больно было? — наконец спросил он.
Я кивнула.
— А крови много было?
Я еще раз кивнула.
— Это была моя кровь, — заявил Томас. — Моя, а не его.
Раньше мне бы понравилось, как он это сказал. Как будто я — его собственность. Но теперь у меня это не вызвало никаких эмоций. Я только подумала, что это моя кровь и что Томасу не стоит больше об этом вспоминать.
Потом мы услышали, как взрослые тихо переговариваются в гостиной, и постарались не шуметь, чтобы все расслышать. А они-то этого как раз и не хотели. Мне стало страшно, что они обсуждают, как бы вернуть меня к папе, так что я прошла и встала в дверном проеме между кухней и гостиной.
— О чем вы говорите? — спросила я. Все повернулись ко мне, но никто не ответил. Я чувствовала дыхание Томаса на своей спине. — Теперь я живу тут, — напомнила я, и никто мне не возразил.
Через несколько секунду заговорила Тэна:
— Томас, думаю, мне стоит отвезти тебя домой.
— Почему? — спросил он.
— У тебя мама наверняка волнуется.
— Я не хочу уезжать, — заявил он, и больше никто на эту тему не распространялся.
Все выглядели уставшими и напуганными. Папа больше не прятал лицо в руках. Он отвернулся от меня и уставился в выключенный телевизор. Мелина откинулась на спинку дивана. Гил уже не стоял прямо перед дверью, но держался поблизости, словно вратарь, поджидающий мяч.
— И что теперь будет? — задал вопрос Томас.
Я думала, что сейчас папа заорет и велит ему заткнуться, но он только сказал:
— Нам придется вызвать полицию.
— Зачем? — спросила я, боясь, что мне придется рассказывать все снова людям, которых я даже не знаю.
— Затем, — ответил папа, поворачиваясь ко мне. — То, что сделал этот сукин сын, — противозаконно.
— Но я больше не хочу об этом говорить! — взмолилась я.
— Придется.
Тут Гил сказал ему что-то по-арабски. Голос у него был гораздо громче и строже, чем в тот раз, когда папа говорил гадости про Мелину. Папа окаменел, но в ответ ничего не сказал. Я знала, что Гил меня защищает, и ужасно пожалела, что не понимаю ни слова по-арабски.
Мелина вздохнула:
— Вы правы, Рифат. Нам придется сообщить полиции.
— Нет! — возразила я.
— Я буду рядом, — пообещала Мелина. — Все время.
Я открыла рот, чтобы крикнуть “нет” еще раз, но папа меня опередил.
— Мелина будет рядом, — успокаивающе сказал он, и я замолкла. Мне не хотелось разрушать возникшую между ними симпатию.
— Позвоним им сейчас? — спросил Гил.
Никто не ответил.
— Или подождем до завтра? — предложил он.
— Не знаю, — пробормотал папа. — Я не в состоянии думать.
— Давайте тогда отложим это до завтра, — заключила Тэна.
Из кухни донесся запах кофе, который, судя по всему, начал выкипать. Странно, что плохое может произойти с человеком, когда вокруг так чудесно пахнет.
— Кофе готов, — отметил Томас.
Все его проигнорировали.
Он пожал плечами и отправился на кухню. Я услышала, как он открывает шкаф и звякает чашками и блюдцами, потом вытаскивает приборы.
— Джасира, помоги мне тут! — крикнул он через пару минут, и вдвоем мы принесли кофе. Мы поставили на столик чашки с кофе, сахар и молоко, но к ним так никто и не прикоснулся. Томас сбегал на кухню и принес оттуда пахлаву. Он снял фольгу, и теперь пахлава красовалась посреди стола, слоеное тесто было поделено на идеальной формы ромбики. Томас попытался разрезать пахлаву лопаточкой, но листочки слоеного теста крошились и ломались. Я думала, что папа заорет на него, велит ему прекратить, но он молчал. Я ждала, что папа скажет ему, что ромбики сначала нужно аккуратно надрезать, а потом спокойно разрезать всю пахлаву, но он молчал. В конце концов, я думала, что папа разозлится на меня, ведь я знала, как раскладывать пахлаву, но не сказала об этом Томасу. Но он только тихо сидел и смотрел, как разваливается по кусочкам результат его упорной работы.