Наполненный неподдельным юношеским энтузиазмом Валентин Шепилин сходу ответил Жакову, что факультет и институт, конечно же, помогут ему в элементарном вопросе получения вполне заслуженных призов из Парижа. Возможно, ещё и сами дополнительно отметят высокие достижения студента, чтобы поставить его в пример другим!
Однако декан попросил обрадованного Жакова немного подождать у него в приемной — чтобы дать ему короткое время для формальной консультации с ректоратом по поводу технических деталей.
Минут через пятнадцать профессор Шепилин вышел из своего кабинета к Жакову немного более напряженный и попросил его коротко изложить суть вопроса и свою просьбу на бумаге. После того, как Жаков довольно быстро закончил свою писанину, декан взял эту его не то объяснительную записку, не то заявление и куда-то ушёл, оставив студента ещё немного подождать в приемной.
Это "небольшое" ожидание затянулось на долгие три часа. По мере того, как шло замедлявшееся время, в душу Жакова проникали сомнения и страхи. Он начинал чувствовать, что дело "запахло керосином". Он вообще давно умел правильно читать чужие мысли и видеть на расстоянии, объяснять и даже иногда предсказывать события, но ещё не знал мудрёного научного слова "экстрасенс".
Разборки у декана (2): разворот на 180 градусов.
Когда декан факультета, наконец, вернулся к себе в кабинет неизвестно откуда после "формальных консультаций по техническим вопросам", он выглядел совершенно другим человеком, как будто его подменили. Его лицо было серо-зелёным, как у покойника, и от былого, утреннего радушия не осталось и следа.
Жаков ещё ни разу в жизни не сталкивался с оборотнями и зомби. Умница, душа факультета и тонкий интеллигент Шепилин испарился в воздухе, превратившись в жуткого вурдалака, пахнущего смертью, подвалами Гештапо, пытками, расстрелами, концлагерями и ГУЛАГом.
И это злобное, наводящее ужас существо — живой, ходящий и говорящий труп — сухо пригласило Жакова из приемной обратно в кабинет. И не усадило снова к журнальному столику и не напоило чаем с плюшками, а оставило стоять — официально, напротив себя, прямо перед массивным руководящим столом.
Намеренно выдержав подчёркнуто долгую и угрожающую паузу, преобразившийся в страшного держиморду декан Шепилин вдруг обрушил на утомлённого трёхчасовым ожиданием бедного студента потрясающе грозную, чудовищно лживую и патетически обличительную речь советского администратора-сталиниста в духе генерального прокурора СССР Андрея Януарьевича Вышинского, выступавшего на показательных процессах врагов народа во время бериевских чисток 1930-х годов.
Её суть сводилась к тому, что Жаков совершил чуть ли не измену Родине, страшно опозорив факультет и институт, всю советскую систему высшего образования, в своей мещанской и обывательской погоне за призрачными и ничего не стоящими мелкобуржуазными призами из погрязшего в разврате и коррупции империалистического Парижа, которыми коварные спецслужбы Запада пытались купить его подлое предательство великих идеалов нашей родной Коммунистической партии и любимого Советского правительства во главе с дорогим и мудрым руководителем, многоуважаемым товарищем Леонидом Ильичём Брежневым.
Как мог, он, советский студент ведущего и привилегированного идеологического ВУЗа, которому были оказаны великая честь и доверие правительства, партии и комсомола, так глупо и наивно попасться в расставленные подлыми и коварными иностранными разведками сети, лишь слегка закамуфлированные под мнимый лингвистический конкурс?!
Как могли его, комсомольского активиста, будущего международника, советского бойца переднего края идеологической войны с мировым империализмом, обмануть яркие, но пустые западные ярлыки и наклейки с дисков иностранных исполнителей, занимающихся преступным отвлечением внимания рабочего класса и трудового народа Франции от их священной борьбы против эксплуатации правящим классом буржуазии и мировым капиталом?!
Но страшное преступление уже совершено. Назад пути нет. Теперь от степени откровенности Жакова с партией и институтом, от искренности и полноты его признаний, зависела только степень наказания: будет ли он просто отчислен из МГИМО или, вдобавок, ещё и сядет в тюрьму за шпионаж и измену Родине. Хотя за такое полагалось бы расстреливать без суда и следствия, как в добрые старые времена великого Сталина.
После чего наводящий ужас оборотень-сталинист Шепилин вывел ошарашенного Жакова в приемную и приказал ему под надзором своей секретарши написать самым подробным образом новую объяснительную записку на имя ректора МГИМО с изложением всех деталей его "преступления", с указанием всех причастных к нему лиц, графика всех его телеграмм в Париж, всех "отгаданных" слов, которые явно были кодированной перепиской со шпионскими службами Запада.