Взять прейскурант наказаний в системе права, или торговлю квотами на выбросы, или коррупционноемкий административный рынок, или вики-технологии — всюду, будто из ниоткуда, рождаются все более взвешенные ставки, нормы и решения. Имя этому таинству — обмен и еще раз обмен. Готовясь к акту обмена, стороны просчитывают все плюсы и минусы. Первопроходцам это трудно, так как многие оценки приходится рождать буквально на пустом месте, не располагая никакими реперами. Однако, шаг за шагом, взбираясь на плечи предшественников, последователи проясняют ситуацию. Им проще при условии, что налажен обмен информацией об уже состоявшихся сделках и отложенных результатах. Быстрота, с которой проясняются нормы обмена, зависит от определенности предметов торга, от числа однотипных транзакций и от их публичности.
Выявить относительную ценность нефти или пшеницы легче, чем архитектурного замысла, или консалтинговой разработки, или вреда парниковых газов. Тем не менее с помощью рынка общество справляется и с этими задачами. Правда, до сих пор любые такие расчеты сводятся к деньгам, а все то, что совсем плохо пересчитывается в деньги, отдается на откуп властям или неформальным нормам, примером чего является политкорректность.
Правильно было бы сводить баланс не отдельно материального (с этим как-то справляются), отдельно символического (с чем пока никак), а сводный материально-символический. Научись мы этому, избавились бы от многих перегибов — к примеру, таких, как с копирайтом, который не учитывает потери культуры от госзащиты прав собственности в культуре. Вопрос ближайшего будущего — подключение другого общего знаменателя, нежели деньги, в качестве базисной валюты символических расчетов[45].
Всегда, когда встает необходимость вывести равнодействующую системы разнородных сил или вычленить вклад различных компонент единого целого, — мы как бы упираемся в стену. Экономисты пришли к пониманию того, что умозрительно взвесить ценности невозможно в принципе. Это прерогатива рынка. Индивидуальные ценности скрыты в головах людей, и эквиваленты выходят наружу только в процессе обмена, когда человеку приходится пожертвовать чем-то ради получения чего-то. Статистическая совокупность таких
обменных жертв рассекречивает для наблюдателей средневзвешенные соотношения, и ими можно руководствоваться в последующих сделках. Но установить их заранее невозможно — это прерогатива невидимой руки рынка. С групповыми ценностями дело обстоит точно так же: клуб — их мера (Не отдельный человек, как неточно гласит известное высказывание, а клуб.) И та же рука наведет порядок с клубными ценностями — при условии, что те попадут в рынок. Сделаем рынок для клубов — и он сделает все остальное! В этом тезисе заключен наш главный месседж либерализму.
2.3.1 Авторегуляция вреда. Подход Коуза
Здесь необходимы разъяснения и примеры того, как это может выглядеть на практике. Как уже говорилось, если клубы конкурируют за что-то материальное — например, за право занимать какую-то площадь или за ресурс медиавещания, — то все решают обычные торги (кто больше заплатит). Если речь идет о вещах хоть и трудноуловимых, но все же материальных, как то нежелательные децибелы или запахи, — решение тоже лежит в привычной экономической плоскости. Сторона, причиняющая ущерб, либо тратится на снижение производимого ею вреда, либо компенсирует другой стороне расходы, понесенные, например, на огораживание или на переезд.
Такого рода сбалансированные решения могут быть найдены в русле идей Рональда Коуза, высказанных им в знаменитой статье о проблемах социальных издержек[46]: производитель отрицательных внешних эффектов (экстерналий) может договориться с потерпевшими о компенсации. В качестве примера Коуз выбрал тяжбу между земледельцем и скотоводом по поводу того, что коровы вытаптывают посевы. Казалось бы, тут нужен арбитр. Однако Коуз подсказал, что, если закон разрешает фермеру и скотоводу вступать в добровольные соглашения по поводу потравы, они могут разойтись без стороннего судейства. При этом цена согласия будет определяться относительной ценностью производимых товаров.
Например, если прибыль от дополнительной головы скота выше убытков растениевода, то часть ее можно пустить на компенсацию. Наоборот, если прибыльней растениеводство, существует оптимальная цена, которую надо предложить скотоводу, чтобы тот снизил (или не наращивал) поголовье. Правда, такой механизм саморегулирования хорош, если внешние отрицательные эффекты замкнуты внутри системы обмена. Дело обстоит сложней, когда они выплескиваются вовне.
45
Как мы показали в другой работе, единственное, на чем в принципе может основываться эта вторая валюта, — это субъективное время личности. При этом речь не идет об исключающей альтернативе деньгам, время и его производные пойдут не в замену, а в усиление традиционной системе обмена. Подробней об этом в моей книге: А. Долгин «Манифест новой экономики. Вторая невидимая рука рынка» М.: АСТ, 2010, с. 151–166.
46
Coase, Ronald H. The Problem of Social Cost // Journal of Law and Economics. 1960. No. 3. P. 1—44. Рональд Коуз — нобелевский лауреат (1991), основоположник современной институциональной экономической теории, автор знаменитой теоремы Коуза, в духе которой выстроены наши предложения.