За трудами не заметили "прибавления в семействе": полноправным хозяином в доме стал невесть откуда приблудившийся большой серый кот. Вообще-то кошек и собак заводить запрещалось. Мама панически боялась, что мы, "ещё такие слабенькие", подцепим какую-нибудь заразу. Страдала от этого запрета тихоня Оленька. Чуть не каждый день, приходя с прогулки, она стояла у порога с очередной помоечной кошкой и с мольбой в глазах: вдруг мама сжалится? Но та была непреклонна и уносила подарочек куда подальше.
И тут стал приходить под дверь приличного вида котяра и терпеливо ждать, когда его впустят в жилище. Он вежливо сидел в сторонке и не навязывался. Мы терпели два дня, а потом слёзы в три ручья сломали маман. Она сама попросила кота зайти и учинила ему такую головомойку, что проявился природный окрас - светло-голубой. Такого можно только потерять. Было приятно, что он выбрал нас. Назвали Артёмом.
Артём повадился ходить по пятам за самым маленьким человеком - Оленькой, и этот дуэт стал неразлучным на долгие годы. На щедром довольствии мурлан быстро превратился в меховую кадушку на коротких лапах со щекастой довольной мордой. Он разрешал себя тискать в любое время, а лёжа у малышки на коленях, пел песни про хорошее настроение.
Упомянув Артёма, я завершила семейный портрет в интерьере, пора приближаться к новогодним событиям. Но в двух словах не расскажешь, за что же нас наказали. Этому предшествовал ряд приключений.
Мама сутками стояла у плиты, изобретая еду из того, что добыла за день, и что принёс в клюве папа, поэтому кухня вскоре стала и родительской спальней. Старый диван был переделан в широкую тахту, и мы по вечерам крутились на ней, пока не прогонят. Зал пришлось к зиме закрыть: гулкая пустота его ничем не заполнялась. Массивную двухстворчатую дверь заперли на ключ и придвинули
к ней хлипкую этажерку. Восприняли спокойно, нам достаточно было обжитого пространства.
Ошеломляющая новость! Папе разрешили взять из казармы на сохранение ничейный рояль, от которого по не-досмотру могли остаться рожки да ножки. Придя из школы и увидев блестящее чёрное чудовище, мы открыли рты и долго их не закрывали. Сказочность нового жильца нас про-сто придавила, и несколько дней мы вели себя тихо-тихо.
Рояль стал для мамы островком надежды на то, что сбудется её мечта - научить девочек играть "на фортепьяно". Сама она умела лишь брать бурные аккорды, зато папа, хоть и никогда не учился, мог подобрать любую мелодию. Для нас музыкальное образование так и осталось "маминой грёзой": таких школ ещё не было, а на частные уроки нельзя было тратить деньги. В те годы у родителей, как и у всех взрослых, была одна цель - хорошо кормить свою ораву. Вопрос, который задавал папа, придя с работы, был всегда один и тот же: "Что ели дети?". И этим он был озабочен до конца своих дней, хотя уже и внучки появились.
Не стоит повторять, что вещей в доме был самый минимум, но убогий послевоенный быт никого не огорчал, а вот одежда просто "горела", и призывы: "Дети, берегите свои наряды (мамино словечко), мы ведь остались без всего", - не помогали. Нежданно-негаданно из так называемых американских подарков нам перепали две диковинки: белый шерстяной платок-шаль, величиной с небольшое одеяло, и накладной воротник из лисы с мордочкой и хвостом. Платок был почти новый, а лиса с проплешинкой, которая нас, впрочем, не огорчала, вполне можно было, надев, прикрыть её лисьим носом. Пушистый рыжий мех всё компенсировал и благоухал неведомыми духами. Платок стали носить по очереди, а лису мама прилаживала, когда шла на рынок.
У неё сразу появлялась гордая походка и прищуренный,
даже кокетливый взгляд.
Вот и настало время для описания наших проступков. А заключались они в том, что в одночасье были испорчены все три самых ценных предмета более чем скромного быта - платок, лиса, рояль.
Урон шали нанесла я. Когда все уснули, решила дочитать поразившую меня книгу Чарской "Повесть о рыжей девочке". Тихонько включила настольную лампу и прикрыла её попавшимся под руку платком. Оторвалась от страниц, когда запахло гарью. Сорвала "маскировку" и - о, ужас! - в центре прекрасной накидки зияла дыра. Шерсть обуглилась от накалённой лампочки. Неделю удавалось Патрикеевне скрывать содеянное.