Мне стало горько. Я ушел из кухни, снял рубашку и, чтобы не видеть поля, сел у другого окна. Перед ним торчало манговое дерево и виднелись грядки редиски. Мама опустилась на пол у моих ног. Она склонила голову мне на колени, и пальцы мои утонули в ее чудесных волосах.
«Что говорит повитуха, Тина?»
«Осталось ожидать несколько дней».
«У нас есть еще время, не надо спешить с продажей дома».
«Ты прав, Томас», — мягко сказала мама.
Мы сидели, прижавшись друг к другу.
«Завтра я повидаюсь с Хулио. Ты, должно быть, помнишь его? Это парень, который играл на мандолине в тот вечер, когда за мои серенады под окном твой грозный отец окатил нас ведром воды».
«Ну еще бы, — ответила мама, — как забыть Хулио, самого умного мальчика в вашем классе».
«Отлично. Я его встретил сегодня, вид у него был, что у твоего джентльмена. В штиблетах, в руках трость, а разодет — будто собрался на свидание со святым Петром».
Мама потерлась щекой о мое колено, и я снова стал ласкать ее волосы. Ночь была тихой, теплой. Ветерок овевал наши лица, как теплая вода во время купания вечером в сухой сезон.
«Хулио предлагал свою помощь, — продолжал я. — Не сходить ли к нему? Может, и дом продавать не придется».
«Может быть», — как эхо, откликнулась мама. Она встала и с лампой в руке спустилась к колодцу за водой. Она всегда мыла ноги на ночь. Я пошел за ней. Мама опустила ведро. Я перехватил веревку и поднял воду.
«Тебе не стоит браться за тяжелую работу, — сказал я, — иди наверх, отдыхай».
«Ты обращаешься со мной, как с ребенком», — улыбнулась мама, я улыбнулся ей в ответ.
Свет лампы заплясал по нашим лицам. Мы забыли о саранче, о погибшем урожае. Эта ночь показалась мне такой темной, такой нежной, как волосы твоей матери.
Рано утром я умылся на речке, надел чистую рубашку и плетеные сандалии.
Хулио встретил меня у двери дома. Во рту у него торчала сигара, а на голове, несмотря на ранний час, надета шляпа.
«Я пришел к тебе за помощью, Хулио, — произнес я. — Моя жена Тина — ты знаешь ее — ждет ребенка».
«Тебе нужны деньги», — понял Хулио, стряхивая пальцем с сигары пепел.
«Да, сто песо, если можешь».
«Мне нужен помощник. Дело не сложное. Нужно наблюдать за карточными столами и после каждой партии собирать комиссионные. Как ты? Платить буду три песо в день».
«Да, но мне нужно сто песо сразу», — в замешательстве ответил я.
«Ты их получишь, а долг вернешь постепенно».
Лицо мое просветлело, я с облегчением улыбнулся, будто он сообщил мне, что саранча навеки исчезла с лица земли.
«Спасибо, Хулио, — взволнованно сказал я. — Можно, я начну уже сегодня?»
«Как знаешь!» — согласился он, и мы вошли в игорный зал. Там стояло семь столов — мое рабочее место.
Часов в десять утра за вторым столом раздался плач. Рыдала алинг Инга. Она проиграла десять песо, которые муж дал ей на хозяйство. В одиннадцать за четвертым столом бухнул кулачищем манг Индо и заорал: «Мошенники!»
Меня начала бить нервная дрожь. Примерно в половине двенадцатого, когда я подсчитывал выручку, ко мне подошел Хулио. Коснувшись плеча, он показал глазами на окно. В женщине, придерживавшей развязавшуюся юбку и поспешно пересекавшую улицу, я сразу узнал твою мать… Я поторопился к ней навстречу и встретил как раз, когда она, приподняв юбку, собиралась сделать первый шаг по лестнице. Лицо ее покрывала мертвенная бледность, я слышал ее тяжелое дыхание.
«Что случилось, Тина?» — с тревогой спросил я.
«Какой кошмар, Томас! Я рассказала отцу Кастрильо, что ты отправился за помощью к Хулио».
«Да, — я гордо выпятил грудь, — он дал мне работу».
«Но, Томас, — всхлипнула мама, — ты не ведаешь, что творишь. Отец Кастрильо сказал, что Хулио — картежник!»
«Ну и что? Каждый из нас игрок, только по-своему. Любой! Что священник, что политик, что фермер. Все они полагаются только на удачу. Или я не прав?»
«Что ты несешь, Томас!» — в необычайном волнении воскликнула мама.
«Бог помогает только тем, кто помогает сам себе, — убежденно сказал я. — Не так ли говорил тебе сам отец Кастрильо? Я решил помочь себе ради нас с тобой. Ты поняла?»
«Томас, — вскричала мама, — бог помогает только достойным! А чего достойны картежники?»
«Тина!» — остановил я ее.
«Томас, — дрогнувшим голосом сказала мама, — лучше продать дом, чем душу дьяволу!»
В этот момент в дверях игорного дома появилась алинг Инга. У нее был вид сумасшедшей.
«Что я натворила… — причитала она. — Теперь муж убьет меня!»