— Спасибо, Пит. Я побегу к миссис Ахиллес завтра же утром.
Опять раздался стук в дверь. Я пошел к двери, потому что руки дяди Пита были заняты: он обнимал тетю Салли за плечи, и они медленно расхаживали по гостиной.
Снова появилась миссис Картер.
— Я вернулась, — начала она невероятно деликатно, — чтобы спросить твою тетю, не даст ли она рецепт того… того удивительного блюда.
— Вы имеете в виду адобо?
— Да, малыш.
— Тетушка сейчас занята. Я не очень уверен, что она может вам дать рецепт. Но если уж вам так хочется, я стяну для вас немного адобо сегодня вечером.
Она зыркнула на меня и обиженно вышла. Уже в тот миг я начал рассматривать миссис Картер как будущую посетительницу филиппинского панситерия на углу Амстердам-авеню и 64-й стрит. Как же я мог выдать профессиональный секрет тетушки Салли? Пусть миссис Картер обижается хоть сто раз!
ГЛАВА 16
ЭСТРЕЛЛИТА
Филиппинский панситерий открылся в среду, 15 мая. В этот день отмечался праздник цветов на Лейте, на родине тетушки Салли, он совпадал с ее днем рождения, и тетушка сочла это совпадение счастливым предзнаменованием для начала бизнеса.
День выдался теплый и солнечный. С реки Гудзон, с берега, где сгрудились железнодорожные депо и жилые кварталы Вест-Энда, ветер задувал к нам гарь и пыль.
Тетушка надела традиционный филиппинский наряд: ками́су — вышитую блузку с рукавами, как крылья бабочки, и свободную, до пола юбку из пи́ньи — ткани из волокна ананаса. Выглядела она в этом наряде весьма эффектно.
Дядя красовался в баронг-тагалоге — праздничной рубашке филиппинских мужчин, из той же пиньи, с искусно вышитыми цветами и бамбуковыми листьями. Несмотря на это, он чувствовал себя весьма свободно, был по-домашнему приветлив, скромен и в то же время изящен.
Я, само собой, был тоже в баронг-тагалоге.
Все блюда тетушка приготовила накануне и рано утром в день открытия. Когда часов в 11 начали собираться гости, тетушка стала разогревать обед: синиганг[48] из креветок, который заправила лимонным соком вместо зеленого тамаринда, что обычно кладут у нас в Ремедиосе; зажарила двадцать цыплят, вынув из них косточки и нафаршировав печеными яйцами; нарезала ветчину, приготовила мясной салат, изюм и соленья. Гвоздем торжественного открытия были, конечно, знаменитые тетушкины цыплята и свинина адобо, приготовленные по рецепту ее родного города — с лавровым листом и гавайским уксусом, его специально к открытию прислала сестра тетушки, живущая на островах. На видном месте красовался котел белоснежного риса, сваренного по всем канонам филиппинской кухни. Мы, филиппинцы, едим рис в любое время дня.
Дядя с тетей пригласили на открытие всех своих друзей. В крохотном зале стоял разноязыкий гомон, стук ложек и ножей о тарелки. Пришел Эдди с родителями, миссис Паскуа с дочкой, дядюшкины американские друзья из отеля, где он раньше работал, и несколько филиппинских туристов, не преминувших отведать национальных блюд в Нью-Йорке.
Отец Эдди стоял с респектабельным господином из Манилы по фамилии Ло́пес. Я подслушал, как они рассуждали о ценах на филиппинский сахар на мировом рынке. Лопес появился у нас с женой и дочкой — девушкой примерно моего возраста в розовом платье с оборками. Мне все никак не удавалось разглядеть ее зубы, даже когда она улыбалась. Девушка была очень мила, и мне захотелось заговорить с ней. Эдди предупредил, чтобы я не делал этого: ее мать очень строга и внимательно следит за поведением дочки в обществе.
— У старухи отжившие понятия, — заметил Эдди, — ты даже не имеешь права коснуться руки девушки, пока тебя ей не представят. Единственное, что она сможет сделать, — так это взглядом дать понять, что заметила тебя.
— Как твой папа познакомился с ее отцом? — спросил я, прожевывая кусочек цыпленка.
— Они вчера познакомились в парикмахерской в Ча́йна-тауне[49], и отец пригласил их сюда.
Я вновь взглянул на дочку мистера Лопеса. Она уже закончила обедать и легонько обмахивалась карточкой-приглашением на церемонию открытия; эти приглашения дядя рассылал всем своим друзьям и будущим клиентам. Я взял со стойки веер тети Салли и предложил девушке:
— Можете воспользоваться веером, мисс.
Ее мать сразу впилась в меня взглядом. Она, как и дочь, улыбалась одними губами. Она улыбнулась с набитым ртом, и щеки ее надулись; я улыбнулся в ответ, отнюдь не из вежливости — уж больно смешно она выглядела, я просто не удержался.